Я молчал. Мне показалось, что в этом месте своей речи Отто Апфельшталь ожидал от меня ответа или, по крайней мере, какого-нибудь знака, пусть даже безразличного или враждебного. Но я не знал, что сказать. Он тоже молчал; на меня он даже не глядел. Где-то играл аккордеон. Я мельком представил себе матросский шалман в каком-то приполярном порту и трёх укутанных в толстые синие шарфы моряков, которые пьют мясной бульон и согревают себе дыханием ладони. Я полез в карман за сигаретами.

— Ваша пачка на столе, — спокойно произнёс Отто Апфельшталь.

Я вытащил сигарету. Его рука поднесла зажжённую зажигалку. Я чуть слышно поблагодарил.

Мы продолжали хранить молчание минут пять. Время от времени я глубоко затягивался едким и сухим сигаретным дымом. Отто Апфельшталь, казалось, полностью углубился в созерцание зажигалки, которую вертел из стороны в сторону. Потом он два-три раза кашлянул.

— Если, — наконец произнёс он, прерывая молчание, которое становилось всё более гнетущим, — если учесть среднюю скорость «Сильвандры» и её местонахождение, которое было определено и записано в полдень 7 мая, то в три часа ночи 9 мая, яхта должна была оказаться намного западнее. Впрочем, если допустить, что лишь сильнейшее потрясение, общее смятение или паника могли помешать капитану корабля определить его местонахождение, то есть, выполнить элементарную, но необходимую для безопасности судна формальность, то это приводит нас к единственному заключению. Вы понимаете, к какому?

— Кажется, понимаю, но не уверен, что оно единственное.

— Что вы имеете в виду?

— Они повернули назад, отправились на его поиски, это может означать или то, что ребёнок сбежал, я этого не опровергаю, или то, что они его оставили, а после раскаялись в этом.

— Разве это что-то меняет?

— Не знаю.

Снова наступило долгое молчание.

— Как вы меня разыскали?

— Я был заворожён этой катастрофой, личностью жертв, таинственностью, которая окружала исчезновение ребёнка. Этап за этапом я воссоздал историю их путешествия, я связался с семьями и друзьями погибших, прочёл письма, которые они получили. Три месяца назад, воспользовавшись поездкой в Женеву, я встретился с бывшим личным секретарём Сесилии, вы его знаете, он передал вам когда-то ваши документы; от него я узнал о вашем существовании, он рассказал мне всё, что знал о вашей истории. Найти вас оказалось гораздо легче, чем вашего однофамильца. Во всей Германии всего-навсего двадцать пять швейцарских представительств.

— А на Огненной Земле свыше тысячи островов, — добавил я, как будто обращаясь к самому себе.

— Да, свыше тысячи. Большая их часть недосягаема, необитаема, необживаема. Остальные долго обследовались аргентинскими и чилийскими моряками-пограничниками.

Я замолчал. На какое-то мгновение у меня возникло желание спросить у Отто Апфельшталя, считает ли он, что мне повезёт больше, чем пограничникам. Но это был вопрос, на который отныне мог ответить только я…

Безумный туман, где мечутся тени, Так мне в этом будущем жить?

РЭЙМОН КЕНО

Там, на другом конце света, будто бы есть один остров. Он называется W.

Он простирается с востока на запад; в его самой длинной части примерно четырнадцать километров. Его общая конфигурация напоминает форму бараньего черепа с чуть деформированной нижней челюстью.

У затерявшегося путешественника, отчаявшегося или отчаянного мореплавателя, потерпевшего кораблекрушение, отважного исследователя, которого злой рок, страсть к приключениям или погоня за несбыточной мечтой закинули на эти островки, распылённые вдоль раздробленной оконечности южноамериканского континента, практически не было бы шансов добраться до W. И в самом деле, на берегу нет ни одного удобного места для естественной высадки, зато есть мели, крайне опасные из-за рифов вровень с поверхностью воды, отвесные базальтовые скалы без выступов, а западнее, в районе, соответствующем макушке черепа, — зловонные болота. Эти болота сохраняются благодаря двум тепловодным рекам Омега и Халда, чьи почти симметричные излучины очерчивают на небольшом расстоянии, в центральной части острова, плодородную и зеленеющую микромесопотамию. Из-за глубоко враждебной природы окружающего мира, изрезанного рельефа, иссушенной почвы, постоянного ледяного, туманного пейзажа эта отдающаяся взору свежая и радостная равнина кажется чудесной: здесь нет пустынной земли, овеваемой дикими антарктическими ветрами, нет расколотых откосов, нет чахлых водорослей, над которыми беспрестанно парят миллионы морских птиц, а есть нежные холмы, увенчанные дубовыми и платановыми рощами, пыльные дороги, окаймлённые грудами сухих камней или высокими тутовыми кустарниками, большими полями черники, репы, кукурузы и сладкого картофеля.

Несмотря на удивительную мягкость климата, ни огненноземельцы, ни патагонцы на W не селились. Когда группа переселенцев, потомки которых составляют в настоящее время всё население острова, обосновалась здесь в конце XIX века, W был совершенно пустынным островом, подобно большинству островов этого района; приблизиться к нему мешали туманы, рифы и болота; исследователи и географы не доводили до конца, а, чаще всего, просто не предпринимали изучение его очертаний, и на большинстве карт W либо вообще отсутствовал, либо был отмечен расплывчатым безымянным пятнышком, чьи неясные контуры едва отделяли море от суши.

Предания приписывают открытие и название острова некоему Уилсону[4]. Из этой единогласно признаваемой точки отсчёта проистекают самые разные варианты. Согласно первому, Уилсон был сторожем маяка, чья халатность якобы привела к ужасной катастрофе; согласно второму, он был главарём группы каторжников, которые взбунтовались, когда их перевозили в Австралию; согласно третьему, это очередной капитан Немо, пресыщенный миром и мечтавший построить идеальный Город. Четвёртый вариант, довольно близкий к третьему, но смещающий акценты, изображает Уилсона спортивным чемпионом (по мнению некоторых, тренером); вдохновлённый олимпийским начинанием, но отчаявшийся из-за возникших в то время у Пьера де Кубертена трудностей, а также убеждённый в том, что олимпийский идеал непременно будут осмеивать, очернять, извращать, использовать в гнусных торговых интересах и склонять к самому мерзкому соглашательству именно те, кто вызывались ему служить, он решил поставить на карту всё и вдали от националистических склок и идеологических манипуляций основать новую Олимпию.

Первооснова всех этих преданий неизвестна; их достоверность ничем не подтверждается, но это не имеет особого значения. Ловкие домыслы, строящиеся на изучении определённых обычаев (например, привилегий, предоставленных той или иной деревне) или до сих пор употребляемых отчеств, могли бы, вероятно, кое-что уточнить и прояснить в истории W, в происхождении переселенцев (о них точно известно лишь то, что они были белыми, западными европейцами, почти исключительно англо-саксами: голландцами, немцами, скандинавами, представителями того надменного класса, который в Соединённых Штатах называют WASP[5]), в их численности, в законах, которые они себе дали, и т. п. Был ли W основан пиратами или спортсменами, это, в сущности, мало что меняет. Несомненно и поразительно другое: то, что сегодня W — это страна, где царит Спорт, это нация атлетов, для которой Спорт и жизнь сливаются в едином, великом усилии. Гордый девиз