хотя и с неравным состоянием духа: одни печалились о смерти Бориса, другие ей радовались. Митрополит Исидор воротился в Москву с доброй вестью об учиненной присяге. Но скоро пришли известия другого рода.

Трудно сказать, что, собственно, побудило Басманова к измене. Вероятнее всего, на него подействовали, с одной стороны, та шатость в умах и тот дух розни, которые он нашел в войске, а с другой — народное нерасположение к Годуновым и правительственная их неспособность, которую он близко видел в Москве; таким образом, он мог уже заранее считать их дело проигранным. Вероятно, и личное его честолюбие не надеялось добиться первой роли в государстве, имея перед собой целую лестницу местнических счетов с знатнейшими боярами и целую толпу годуновской родни. К тому же недальновидные правители, отозвав из войска честного Мстиславского и братьев Шуйских, оставили при нем самых ненадежных воевод, каковы два брата князья Голицыны, крайне нерасположенные к Годуновым, и уже явно изменявший им Михаил Глебович Салтыков. Эти воеводы своими внушениями, кажется, повлияли на решимость Басманова и вошли с ним в тайное соглашение или просто в заговор, чтобы действовать в пользу самозванца. Кроме сих главных лиц, в войске оказалось немало и второстепенных начальников, не скрывавших своей ненависти к годуновской семье и принявших участие в заговоре. Среди сих последних особенно выдавались братья Ляпуновы, стоявшие во главе рязанских дворян и детей боярских. Но заговорщики пока скрывали свой замысел, потому что было много и приверженцев царствующего дома; а в числе воевод под Кромами находился один из Годуновых, Иван. Опасались они также четырехтысячного наемного отряда, состоявшего из иноземцев, большей частью немцев, которые доселе верно служили царю.

Получив радостные вести о смерти Бориса и колебании войска, Лжедимитрий все еще не решался лично выступить из Путивля, а отправил только передовой отряд из трех польских хоругвей и трехтысячной русской дружины, под начальством поляка Запорского, на помощь Кромам. Приблизясь к городу, Запорский, по некоторым иностранным известиям, употребил обычную тогда хитрость: он послал одного московского переметчика с письмом к осажденным, а в этом письме от имени названого Димитрия извещал о прибытии к нему 40 000 вспомогательного польского войска и скором своем пришествии. Посланный намеренно попался в плен и представил русским воеводам означенное письмо, которое и произвело большое смущение; оно еще более усилилось, когда в лагерь прибежал сторожевой русский отряд, разбитый Запорским. По-видимому, Басманов и его единомышленники воспользовались именно этими обстоятельствами, чтобы исполнить свой замысел. Они склонили на свою сторону начальника иноземцев лиф-ляндца фон Розена. Он первый со своей дружиной перешел из лагеря на другую сторону реки Кромы и выстроился там в боевой порядок. За ним двинулись те полки, которые уже были подготовлены заговорщиками. Тогда Басманов, став посреди моста, обратился к остальному войску и призывал его идти на службу своему прирожденному государю Димитрию Ивановичу. В лагере произошли чрезвычайное смятение и беспорядок: одни бежали за реку и присоединялись к изменившим полкам; другие хотели оставаться верными присяге; произошла страшная сумятица, сопровождавшаяся междоусобной сечей. При возникшей давке на мосту сей последний обрушился; отчего смятение еще увеличилось. В это время Корела со своими казаками вышел из крепости и ударил на часть войска, верную Годуновым. Она рассеялась в бегстве. Иван Годунов и другие упорствующие воеводы были перевязаны. (Князь Василий Голицын сам велел себя связать.) Некоторые воеводы, не хотевшие изменять, в том числе Катырев-Ростовский и князь Телятевский, с небольшим числом ратных людей успели отступить и ушли в Москву.

Так окончилась трехмесячная жалкая осада Кром, и дело самозванца окончательно восторжествовало.

Гонцы от Запорского известили Лжедимитрия о счастливом для него событии. А от царского войска прибыла к нему депутация, имевшая во главе князя Ивана Голицына, «с объявлением подданства и послушания». В половине мая он выступил из Путивля под Кромы, встречаемый по дороге перешедшими на его сторону воеводами (Голицын, Салтыков, Басманов, Шереметев) и другими знатными людьми с изъявлениями своей покорности. Обещая им свои милости, он, однако, еще не совсем доверял русской рати, ожидавшей его под Кромами, и значительную часть служилых людей на время распустил по домам, а с остальными направился к Москве через Орел, Тулу и Серпухов. Попутные города уже не сопротивлялись, а встречали его как своего государя. Однако он продолжал соблюдать осторожность и на стоянках обыкновенно располагался со своими польскими отрядами в некотором отдалении от русского лагеря, окружая себя усиленной стражей. В то же время он усердно рассылал на север и восток свои грамоты к русскому народу с известиями о своем воцарении и обещаниями разных льгот и милостей тем, которые окажут ему преданность, и угрожал своим гневом непокорным.

В столице господствовала совершенная растерянность после того, как пришла весть об измене войска и явились из него беглецы. Думные бояре большей частью замышляли измену и вели себя двусмысленно; а Годуновы и их клевреты пытались мерами строгости поддержать повиновение; так они перехватывали людей, приезжавших с грамотами от Лжедимитрия, и подвергали их истязаниям. Чернь сохраняла еще наружное спокойствие; но купцы и вообще состоятельные граждане не доверяли этому спокойствию и заблаговременно старались припрятать деньги, дорогие вещи и товары в подпольях, по монастырям и в других безопасных местах, опасаясь всеобщего грабежа в случае народного бунта. Правительство, между прочим, попыталось привести столицу в оборонительное состояние и приказало подвозить орудия к городским стенам и валам. Но эти воинственные приготовления шли очень вяло и возбуждали насмешки среди черни. Сия последняя ожидала только внешнего толчка, чтобы выступить на сцену действия.

Такой толчок был дан прибытием двух дворян, Пушкина и Плещеева, которых Лжедимитрий послал из Тулы со своей грамотой. Эти посланцы избегли участи своих предшественников; они явились не прямо в столицу, а сначала в подмосковную слободу Красное Село, обитаемую торговым и ремесленным людом. Возмущенные их речами и грамотой, красносельцы большой шумной толпой отправились с ними к Лобному месту. Тщетно Годуновы высылали военных людей, чтобы остановить и рассеять толпу; по дороге она росла, как лавина, и, наконец, запрудила Красную площадь. Плещеев и Пушкин взошли на помост Лобного места и оттуда читали грамоту, обращенную к московским боярам, дворянам, приказным и торговым людям. В этой грамоте ложный Димитрий, именуя себя великим государем и царским величеством, напоминал присягу, данную Ивану IV и его чадам; за тем повторял басню о своем спасении в Угличе, говорил о захвате престола Борисом Годуновым, «не ставил в вину» служилым людям то, что они доселе