сказал полковник, и отец нахмурился, но леди Лафферти положила руку ему на рукав. Будет вам, Ричард, Розмари вполне можно оставить с моей Хильдой, а вы, джентльмены, сможете обсудить грехи этого мира, не опасаясь, что вас станут перебивать. Я должна рассказать вам о своей работе с Обществом помощи девушкам.

– Веди себя как подобает, Розмари, – предупредил меня отец, но разве мог он после такого меня не отпустить?

Он был уже далеко, слушал леди Лафферти, я представила, как потом они беседуют наедине с полковником. Наконец-то он нашел кого-то еще, чтобы поговорить о Проблеме Капитализма или Коммунизма, Инерции Британской Демократии и Вопросах Того, Что С Этим Делать. Хотя он и рассуждал о «цельности человека, занятого фермерским трудом», он ни разу не ходил в «Таунсенд» и не выпивал с фермерами. Мы жили в изоляции, отец и я, жили сами по себе, и оба потянулись к Лафферти, как жаждущие к воде.

У воды Хильда взяла меня под руку, а Фрэнк ушел вперед. Когда родители остались далеко позади, он пригнулся и побежал по склону к морю.

– Давайте, девочки, подышим морем!

Он широко улыбался, и от этого лицо у него сияло. Какой же он был красивый, золотистый и весь в белом. Я заметила, что губы у него темно-розовые, как ссаженная кожа, и задумалась, каково было бы к ним прикоснуться. Единственным мальчиком, который мне нравился до него, был сын Роджерса, Билли, но отец не позволил мне с ним дружить, потому что он «из другого круга», и он к нам больше не приходил. Всякий раз, когда я видела, как он собирает на болотах морской укроп или ракушки для матери, я махала ему, и он всегда улыбался мне и махал в ответ, но ни разу не подошел.

Песок на берегу был горячим, мы сняли башмаки и чулки. Фрэнк закатал брюки, и я увидела на его стройных лодыжках золотистые волосы. Мне ни разу не приходилось оказываться так близко к телу мальчика, с тех пор как мы с Билли плескались в ручьях, когда я была маленькая. Мне всегда нравилось чувствовать песок под босыми ступнями, нравилось, как он сочится между пальцами ног. Фрэнк побежал к морю, и мы с Хильди побежали следом, взявшись за руки и хохоча. Море оказалось ледяным, оно плеснуло нам на ноги, и Фрэнк, дразнясь, обрызгал нас морской водой. Мы визжали, смеялись, солнце пекло нам головы. Вскоре мне стало нехорошо, потому что мы бросили шляпы там же, где и башмаки.

– Если бы только у нас с собой были купальные костюмы, Розмари! В следующий раз нужно обязательно их захватить. Непременно. Пока не началась осень и не стало слишком холодно. Я подумала, каково будет надеть купальный костюм, выставить напоказ перед Фрэнком свои бледные руки и ноги, и, наверное, покраснела, потому что Хильди схватила меня за руку и сказала:

– У тебя чудная фигура, Розмари, милая, ты будешь дивно выглядеть. Я точно знаю. И подумай о стрижке. Сможешь носить распущенные волосы. – Она взяла одну из моих косичек и покрутила ее между пальцами. – Такой чудный цвет, но, пойми, ты подчеркнешь лицо, если подстрижешься и избавишься от этих детских косичек.

Как я хотела искупаться с Хильди и Фрэнком! Но сама мысль о том, что отец позволит мне расхаживать на людях с голым телом, была смехотворна.

– У нее необычный для английской девушки цвет кожи и волос, как думаешь? – обратилась Хильди к Фрэнку.

Он прищурился, склонил голову набок, оценивая меня. Я покраснела.

– Не можем же мы называть ее Розмари, это слишком старообразно, – сказал он. – Давай звать ее Рози в честь ее розовых щек.

От этого я покраснела еще сильнее.

Потом мы с Хильди лежали на песке, позволяя солнцу греть нам ступни; она закатала брюки, я подоткнула юбку выше лодыжек. Фрэнк сидел рядом, курил, и, думая, что он не смотрит, я украдкой взглянула на него. Хильди тихонько засопела, ее аккуратная грудь вздымалась и опускалась.

– Чем ты занимаешься в Лондоне, Фрэнк? – спросила я, расхрабрившись от морского воздуха.

Он посмотрел на меня сверху и выдохнул дым через нос.

– Чем занимаюсь? Да ничем особо важным, милая Рози. Мама хочет, чтобы я сделал что-то хорошее. Отец хочет, чтобы я приносил пользу. – Он произнес это с крайним презрением. – Он же приносил. И мой старший брат. Армия, все такое. Война. Я это, конечно, не застал.

– У тебя был брат?

– Два. Мы с Хильди – дети от второго брака отца. Остальных давно нет.

– Ой, – сказала я, как дурочка, не в силах придумать, что добавить, пытаясь понять, сколько же полковнику лет.

– Но я ни в чем никогда не был хорош, – продолжал Фрэнк. – Отец думает выдвигаться в парламент, знаешь ли. Хочет, чтобы я ему помогал. Только я ничего хуже и представить не могу.

Меня это озадачило. Я не понимала, как можно вообще ничем в жизни не заниматься.

Но разве ты не хочешь что-то делать? – Я знала, что ему не приходится зарабатывать на жизнь, как моему отцу, который вечно беспокоился о деньгах, как все в деревне и ее окрестностях, но мне казалось, что это так невыносимо скучно.

Он рассмеялся.

– Я помогу отцу с кампанией, раз он считает, что я должен, но люди, которые у нас бывают, так унылы, что это будет нелегко выдержать. Они ужасающе серьезны, а я, боюсь, так и не смог взрастить в себе интерес к чему-то, кроме спорта. Правда, думаю, твой отец к нам примкнет.

– К чему примкнет?

– К партии. – Он выдохнул в мою сторону струю дыма, и я закашлялась.

Фрэнк потянулся, взъерошил мне волосы, и я почувствовала, как кожу у меня на голове закололо.

– Ты скоро все сама увидишь, милая Рози. Отец устраивает для них в Усадьбе грандиозную вечеринку в конце лета, и твой отец приглашен. Полагаю, он тебя возьмет. Хильди будет на этом настаивать. И я тоже.

Тут он склонился и поцеловал меня в губы. Невинный поцелуй, просто прикосновение, но тем не менее вкус его сигареты, тепло его дыхания, морской ветерок у меня на коже слились в чудо. Я была так поражена, что отшатнулась и врезалась в бедную Хильди, спавшую у меня за спиной, – она зевнула и потянулась. Фрэнк встретился со мной взглядом, улыбнулся, широко раскрыв глаза, и приложил палец к губам (к губам, которые коснулись моих!).

– Боже, сколько же я проспала? – спросила Хильди. – Умираю с голода. Безусловно, пора пить чай.

И мы пошли обратно по набережной к машине, Фрэнк крутил в руке ракушку, его длинные пальцы гладили ее края и шелковистое нутро.

– Какая красивая, – сказала я.

– Она? – Он поднял