Настоящие сатурналии, думал Николя, наблюдая за тем, как все вокруг встает с ног на голову. Проститутки, обычно дефилировавшие в специально отведенных для них местах, бесстыдно демонстрировали всем свои прелести. Ночь превращалась в день, полнившийся криками, песнями, масками, музыкой, интригами и незавуалированными намеками.

В квартале Сент-Авуа, где проходила улица Блан-Манто, обстановка оказалась более спокойной. Николя с удивлением увидел, что в окнах дома комиссара Лардена горит яркий свет: комиссар и его жена принимали редко, и никогда по вечерам. Дверь оказалась незапертой, и ему не пришлось воспользоваться личным ключом. Когда он проходил мимо библиотеки, до него донеслись приглушенные голоса; казалось, собеседники о чем-то спорили. Дверь была открыта, и он вошел. Госпожа Ларден стояла к нему спиной и что-то взволнованно доказывала невысокому плотному человеку в плаще, в котором Николя признал Бурдо, инспектора из Шатле.

— Что значит «не волнуйтесь»?! Я вам в который раз повторяю, сударь, что не видела мужа с утра пятницы. Домой он не возвращался… Хотя знал, что вчера нас ждал к ужину мой кузен, доктор Декарт, проживающий в Вожираре. Возможно, по долгу службы ему пришлось работать ночью: к несчастью, я принадлежу к тем женщинам, чьи мужья никогда не сообщают, ни сколько времени забирает у них работа, ни когда они обязаны туда являться. Однако отсутствовать три дня и три ночи подряд, никого не предупредив, даже для него слишком…

Она села и промокнула глаза платочком.

— С ним что-то случилось! Я это чувствую, знаю! Что мне делать? Я в отчаянии!

— Сударыня, полагаю, я могу сказать вам, что господину Лардену поручили заняться неким подпольным игорным заведением, где ведется крупная игра. Дело это весьма деликатное. А, вот и господин Ле Флош. Он поможет мне в поисках, если ваш муж — во что мне нисколько не хочется верить — и завтра не появится.

Луиза Ларден обернулась, встала и, воздев руки, уронила платок. Николя поднял его.

— О! Николя, вы вернулись! Очень рада вас видеть. Я так одинока, так расстроена. Мой муж исчез, и… вы мне поможете, Николя?

— Сударыня, я ваш слуга. Но я согласен с господином Бурдо: комиссар, несомненно, занят расследованием, обстоятельства которого действительно являются весьма деликатными; мне об этом известно. Уже поздно, сударыня, и я бы посоветовал вам пойти отдохнуть.

— Спасибо, Николя. Как чувствует себя ваш опекун?

— Он умер, сударыня. Благодарю вас за заботу.

С жалостливым выражением лица она протянула ему руку. Он поклонился. Не удостоив взглядом инспектора, Луиза Ларден вышла.

— Вы умеете успокаивать женщин, Николя, — заметил Бурдо. — Мои поздравления. Мне жаль, что ваш опекун…

— Благодарю вас. Что вы думаете об исчезновении Лардена? Комиссар — человек с устоявшимися привычками. Он часто не ночует дома, но всегда предупреждает заранее.

— С устоявшимися привычками… и вечными секретами. Сегодня основная задача состояла в том, чтобы успокоить его жену. И вы в этом преуспели гораздо больше, чем я!

Бурдо с улыбкой посмотрел на Николя: в его глазах плясали веселые насмешливые искорки. У кого Николя уже видел похожий взгляд?

Наверное, у Сартина: тот часто смотрел на него так, как сейчас смотрел Бурдо. При этом воспоминании молодой человек покраснел и ушел от ответа.

Обсудив план действий, сыщики решили встретиться на рассвете. Бурдо откланялся. Николя отправился к себе наверх. Неожиданно из темноты выплыла Катрина: она стояла рядом и все слышала. Освещенное пламенем свечи, ее широкое курносое лицо казалось мертвенно-бледным.

— Педный Николя, мне тебя заль. Какое несчастье! Теберь ты совсем один. И здесь тоже все блохо. Блохо, очень блохо.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Ничего. Я знаю то, что знаю. Я не глухая.

— Если ты что-то знаешь, ты должна мне рассказать. Или ты мне больше не доверяешь? Хочешь, чтобы я стал совсем несчастным? У тебя нет сердца, ты бессердечная.

Николя тотчас пожалел, что обидел достойную кухарку: за время проживания в доме Лардена он успел искренне полюбить ее.

— Это я-то пессердечная! Николя не может так говорить.

— Тогда давай, Катрина, рассказывай. А то я засну, я не спал уже несколько дней.

— Не сбал! Но, голупчик мой, так нельзя. Ладно, слушай. В брошлый четверг хозяин и хозяйка ужасно боссорились, и все из-за господина Декарта, кузена хозяйки. Хозяин кричал на хозяйку, ругал за что она кокетничает с этим типом.

— С этим прилизанным святошей?

— Совершенно точно.

Николя в задумчивости отправился к себе в мансарду. Разбирая вещи, он размышлял над словами Катрины. Разумеется, он знал мэтра Декарта, кузена Луизы Ларден, высокого, изможденного субъекта, при виде которого Николя всегда вспоминал больших тонконогих птиц, во множестве обитавших в болотах Геранда. Особенно ему не нравился его профиль, который скошенный подбородок и костистый, с горбинкой нос делали исключительно несуразным. В его присутствии Николя всегда испытывал неловкость: назидательный тон родственника, постоянная манера цитировать замысловатые пассажи из Писания и мерное покачивание головой раздражали его. Неужели такая красавица, как госпожа Ларден, могла увлечься невзрачным Декартом? И, упрекая себя за то, что его почему-то совершенно не волнует судьба комиссара Лардена, он заснул.

Понедельник, 5 февраля 1761 года.

Рано утром он вышел из дома; хозяйка еще спала, и только Катрина, угрюмая и молчаливая, разводила огонь на кухне. Комиссар, совершенно очевидно, не вернулся. Держа курс на Шатле, Николя шел по улицам, покрытым толстым слоем мусора, оставшимся после ночного праздника, который, подобно гигантской волне, прокатился по городу, оставив после себя выброшенные людским морем обломки. В подворотне на куче хлама храпел, развалившись, какой-то субъект в замызганном костюме Пьеро. Прибыв на место, Николя прежде всего написал два письма: одно — отцу Грегуару, а другое — своему другу Пиньо, — где извещал их о смерти каноника и о своем возвращении. По дороге на почту его догнал уже знакомый ему маленький савояр и вручил записку от Сартина, содержавшую приказ немедленно бросить все и явиться к нему на улицу Нев-Сент-Огюстен.

Войдя в приемную начальника полиции, Николя стал свидетелем любопытного зрелища. Сартин, слывший самым работоспособным чиновником в королевстве, сидел в кресле и, судя по избороздившим его лоб глубоким морщинам, был поглощен решением важной задачи. Закидывая ногу на ногу, он время от времени резко кивал головой, приводя в отчаяние парикмахера, пытавшегося уложить его волосы аккуратными буклями. Двое лакеев по очереди открывали продолговатые коробки, аккуратно извлекали из них парики и, один за другим, надевали их на манекен, задрапированный в ярко-красный халат. В Париже все знали о страсти Сартина к собирательству париков. А так как никаких иных слабостей за ним не числилось, все прощали ему это невинное увлечение. Но сегодня утром он, похоже, был недоволен даже своей коллекцией, и лакеи напрасно старались угодить ему.