Сознание возвращалось медленно, как бы собираясь из крупиц, которые накапливались со временем, а затем, достигая некой критической массы, переходили в новую, более высокую форму самоорганизации. Строго говоря, беспамятство возвращению сознания вовсе не предшествовало — Дэвид как-то воспринимал окружающий мир, но это восприятие было начисто лишено рефлексии, самосознания: он целиком жил теми впечатлениями, которые имел, не имея никакого «я», отдельного от них. Так смотрят на мир животные и дети: нет «я», есть лишь переживание, обладающее безусловной реальностью. То, что переживал Дэвид в эти часы — а может быть, минуты или дни — описать не так-то просто, поскольку переживания, которые он имел, вряд ли могли принадлежать человеку В чем-то это было подобно удивительному сну, совершенно лишенному предметов, а также привычных измерений пространства и времени; этот сон содержал в себе смысл, который невозможно выразить средствами человеческого языка. Но Дэвид пробуждался. Аморфное, расплывчатое сознание приобретало форму — вернее сказать, возвращалось в ту форму, в которой оно находилось прежде инициации в Храме. Словно кто-то выплеснул воду из кувшина, в котором она содержалась, и эта вода разлилась и превратилась в целое море, и вот теперь «море» собиралось обратно в сосуд. Прошли часы, прежде чем перемещение потоков света остановилось и поблекла та неописуемая реальность, которую созерцал Дэвид; мир вещей выступил вперед, являя себя взгляду человека. Потом вернулись звуки и запахи. Разговаривали какие-то люди — он не прислушивался к тому, что они говорят. Возникла чья-то тень, лицо, кто-то посмотрел на него сверху. Дэвид ощутил поток воздуха, когда человек отошел, и понял, что лежит в каком-то большом помещении; он — все еще он, и пора бы уже, кажется, начать двигаться и что-то делать...

Прошло еще некоторое время, прежде чем он смог сесть: после пережитого было очень непросто отождествить себя со своим телом. Он как будто бы забыл, как пользоваться руками и ногами, как говорить и поворачивать голову. Эти навыки возвращались, но не сразу; сев на кровати, он терпеливо ждал, пока восстановится все. В помещении имелось два ряда кроватей, часть из них была занята. Присутствовали все члены той учебной группы, в которую входил Дэвид Брендом — точнее, ему показалось поначалу, что все, но позже выяснилось, что двоих не хватает: Сабройд Рутван и Кейд кен Ниир не пережили инициацию. Некоторые ученики уже пришли в себя и разгуливали по помещению, негромко переговариваясь, души других по-прежнему пребывали в тех удивительных пространствах, в которые их выбросило принятое Имя, третьи, как и Дэвид, находились в процессе возвращения в обычный мир.

Он встал и сделал несколько шагов, ответил на чье-то приветствие, совершил несколько круговых движений руками, разминая мышцы. Все было так же, как раньше... почти так же.

Когда он подумал о прошедшей инициации, пришло ощущение Имени. Имя притаилось в нем, как зажженный, но закрытый светильник, как стремительная и свободная птица, отдыхающая от полета. Он чувствовал Имя почти так же, как ощущал какую-либо часть своего тела — оно было здесь, с ним, было частью его существа, но до тех пор, пока он не фиксировал на нем хотя бы толику своего внимания, оставалось незамечаемым и неосознаваемым. Имя служило ключом и условием для огромного множества новых ощущений, как только внимание Дэвида коснулось его, оно показало ему огромный мир — тот прекрасный нечеловеческий мир, который он так долго покидал, когда его сознание по капле перетекало в обычное состояние. Реальность приобрела еще одно измерение — и это измерение было стихией, к которой относилось Имя. Мир вещей, доступный глазам, реальность «обычных» энергий, доступная вижкаду — все это показалось ему теперь лишь маской, неким поверхностным слоем, скрывающим реальность бесконечного торжества и сияющего великолепия. И тогда он понял, что никогда не жил по-настоящему, что его предыдущее существование было какой-то игрой, фарсом, копанием в грязи у подножия сверкающей пирамиды. В той, прошлой жизни, не было ничего подлинного — да и не могло быть, потому что он был слеп и болен... сейчас же, ему казалось, он прозрел и начал выздоравливать. В прошлом не было ничего подлинного, кроме, может быть, Идэль — сейчас она казалась Дэвиду единственным настоящим отблеском того безграничного счастья, которое, как он видел, переполняло все и вся — единственным отблеском, что был доступен ему прежде. Прежде ему мнилось, что любовь — это то, что соединяет двоих, но теперь оказалось, что он знал лишь кусочек любви, на самом же деле у нее не было границ и она была всё во всем.

Прошло еще какое-то время, и он стал видеть других — прежде всего, учеников, которые, как и Дэвид, были теперь открыты Свету и жили в нем. Они тоже имели «новое измерение», присутствуя одновременно и там, в зале, и здесь, в царстве неописуемой славы. Были и другие существа, более или менее могущественные — одни проходили мимо Дэвида, не замечая его или не обращая на него внимания, другие наблюдали за учениками. Здесь были и ангелы, совсем рядом... Не было слов, но было понимание — намного более глубокое и полное, чем то, что доступно людям. Дэвид ощутил расположение — поток свежести, аромат улыбки, мелодию дружелюбия — со стороны некоторых ангелов, заметивших его взгляд. Они смотрели и улыбались так, как будто бы знали Дэвида давно, с самого его рождения... И, может быть, так оно и было. Он не осознавал этого блистающего мира, но был его частью; создания, о существовании которых прежде он и понятия не имел, заботились о нем так же, как родители заботятся о младенце.

Он рассматривал этот странный новый мир, перемещался по нему, одновременно перемещаясь по залу с кроватями. Он существовал сразу и там и тут, там — лишь какой-то небольшой частью себя, и при этом он понимал, что мог бы наверное, вовсе уйти из человеческого мира, перестать присутствовать в мире людей в качестве существа, имеющего физическое тело — но не делал этого, потому что человеческий мир оставался пока единственной привязкой, связью между тем Дэвидом, который жил раньше и тем Дэвидом, который начинал жить сейчас; человеческий мир служил точкой опоры, единственным известным ориентиром. Все остальное было неизвестным — реальность «магического пласта», усложненная тем новым измерением, которое открылось благодаря Имени, выглядела совершенно иначе. Более того, назвать «пластом» ее можно было лишь условно — на деле этот пласт дробился на множество слоев и подуровней, замкнутых пространств, которые, как пузыри, помещались в больших пространствах, накладывались друг на друга и пересекались, не теряя при этом своей целостности... Дэвид заговорил с другими учениками — они пребывали в такой же растерянности, как и он, также пытались освоиться в новом мире, как-то соотнести его с тем, что было известно прежде... Состояние некоторых было близко к шоку: уроженцы Темных Земель, привыкшие жить по принципу «ешь других, или сожрут тебя», они не могли и представить, что понятия добра, блага, справедливости имеют вполне объективный характер. Но здесь, в мирах Света, дело обстояло именно так.

Позже, когда проснулись все, появились мастера Обители и отвели учеников в новое общежитие. То, что казалось средних размеров монастырем, обернулось многоуровневым дворцом, целым городом, большая часть которого была скрыта от чужих глаз. Нужно было стать членом братства, нужно было иметь Имя, чтобы увидеть эту, подводную часть айсберга. В мире людей для учеников второй ступени существовал свой двор, свои здания и тренировочные площадки, но основная жизнь учащихся проходила вовсе не там, а в иной, нечеловеческой, полнящейся светом и радостью, реальности, к которой они стали причастны после инициации в Храме. Эта реальность — соцветие миров и хрустальная паутина сил в недрах Стихии — именовалась арайделинг, «внутреннее пространство».