Познакомившись с заочным образованием изнутри, я стал многого бояться. А что, если мост, по которому я еду, или лифт, в котором я поднимаюсь, или машина, за рулем которой я сижу, сделаны инженерами-заочниками? Мы ищем какие-то глубинные, чуть ли не мистические причины техногенных катастроф. А может быть, все гораздо проще — заочная тройка, она ведь не только в Африке, но и в России даже и не тройка вовсе…

Была еще одна хрущевская «мода»: каждый руководитель должен уметь водить машину. Собрали все начальство, распределили по группам и поехали. В кабинете изучали матчасть. А ездили в поле на травке. Довольно быстро эта мода выдохлась. Но с тех пор запомнил, что есть карбюратор… Машину все-таки освоил, но через сорок лет. Разъезжаю на «Оке»…

Накануне 30-й районной партийной конференции до меня стали доходить слухи, что ряд коммунистов намерены предложить мою кандидатуру на пост третьего секретаря РК КПСС. Но я знал, что у крайкома есть другая кандидатура. Да и потом, очень уж хлопотное это дело — секретарь райкома. И хотя я не страдал комплексом неполноценности, все же казалось, что опыта не хватает. Только что перевалил через 25-летие.

Просил энтузиастов не устраивать представление. Но нефтяники народ упрямый. Выдвинули. Пришлось мне два раза давать самоотвод. Потом почти до утра шумели на тему внутрипартийной демократии.

Здесь, в Хадыженске, меня застал XX съезд партии. Доклад Н. С. Хрущева «О культе личности и его последствиях» был разослан во все райкомы и зачитывался на открытых партийных собраниях. Мне тоже пришлось читать этот доклад в нескольких организациях. К чему-то я был внутренне готов. Но трагедия оказалась масштабнее. И не все осознавалось сразу. Мы тогда еще не понимали, что этот съезд перепахал не только историю нашей страны, но и историю всего коммунистического движения. Мы еще не понимали, какие открылись бездны бесчеловечности, злодейства, цинизма и лицемерия. Но и то, что было понятно, заставляло людей плакать.

В начале 1956 года судьба сделала неожиданный зигзаг.

При райкоме действовала вечерняя партийная школа, где я вел «курс» «Внешняя политика СССР». Одной из студенток была жена судьи второго участка Михаила Митюшина. Но в этот вечер из Краснодара приехали какие-то гастролеры, и занятия были отменены. Жена, не обнаружив мужа дома, явилась в здание суда. А там, используя дарованную райкомом паузу, Михаил находился с дамой. На глазах у изумленной публики дама выпрыгнула в окно. Скандал. На следующий день дама (кажется, она работала в сберкассе) наглоталась каких-то таблеток. Даму откачали. А Митюшин погорел.

На бюро Краснодарского крайкома наш райком ругали за неправильное использование кадров: зачем Бовина, специалиста с высшим образованием, выдернули из суда… Решили вернуть Бовина.

Возникла финансовая проблема. Базовый оклад судьи, как я уже упоминал, был 880 рублей. Но поскольку это выборная должность, то судья, если до выборов он получал больше этой суммы, сохраняет свой прошлый оклад. Если бы меня избирали с райкомовской должности, я бы получал 950 рублей. Однако в райкоме решили компенсировать мне моральный ущерб и тут же назначили меня заместителем по кадрам директора Хадыженского леспромхоза с окладом 1400 рублей.

Дальше — демократия по известной схеме. 11 марта 1956 года я становлюсь народным судьей второго участка.

На этот раз здание было поаккуратнее. Типовой финский домик. «Команда» состояла из семи симпатичных существ женского пола в возрасте от 17 до 25 лет. Нагрузка на мою нервную систему… Но все относительно. Девочка Майя, которой 17, в ответ на мое замечание о сонном виде стала рассказывать о вчерашних танцах, которые кончились поздно. И о парне, который ее приглашал все время.

— Ничего парень, вежливый, только очень старый, ну, как вы!

Коллектив оказался дружным. Особенно сплачивали поездки в совхоз «Заря № 2». Нас вооружали серпами. И мы убирали хлеб. Потом веселились на природе.

Все шло своим чередом. Но стал скучать. Томление духа началось. Что-то назревало внутри.

Ради точности: стало назревать еще в райкоме. Написал письмо на философский факультет МГУ, просил сообщить условия приема в заочную аспирантуру. В декабре 1955 года получил ответ: надо сдать экзамены и выдержать конкурс. Почему собрался на философский? Уже забыл ход тогдашних мыслей. В общем, хотелось, несмотря на жизненную круговерть, научиться думать, размышлять, смотреть на себя и всю эту круговерть с философской высоты.

Никому, окромя жены, ничего не сказал, взял очередной отпуск и отправился. По дороге в Москву проезжал Ростов. Поезд стоял минут тридцать. Мама с папой приехали. Дождь был проливной. Отец втолковывал мне, что зря я все это затеял: там небось все схвачено, своих много, не пропустят со стороны… Но не смог сбить меня с пути.

Бег с препятствиями начался сразу. На факультете отказались принять у меня документы, ссылаясь на отсутствие философского образования. Но я уже не был мальчиком из Горького. Пробился в отдел науки МГК и потребовал вмешаться и навести порядок. Поскольку нигде в документах нет никакого ограничения, связанного с образованием.

После примерно недельного перезвона документы взяли. Долго изучали мой реферат (он был посвящен горячей тогда теме: «XX съезд КПСС и теория социалистической революции»). Допустили к экзаменам.

Первой шла история КПСС. В билете был вопрос о XI съезде РСДРП. Ну, думаю, повезло. На память цитирую Ленина: палка была выгнута в эту сторону, чтобы ее выпрямить, надо выгнуть в другую сторону.

— Ленин так не говорил, — возражает председатель комиссии.

— Нет, говорил, — нахально настаиваю я.

Председатель просит принести соответствующий том сочинений Ленина.

— В собрании сочинений этого нет, — замечаю я, — надо обратиться к стенограмме съезда.

Обратились. Палку нашли. Мне поставили «отлично». Хотя могли ведь рассердиться и завалить…

Следующий экзамен — собственно философия, диалектический и исторический материализм. Тут я был подкован прилично. И в университете и после читал немногочисленные тогда книги по философии, следил за журналом «Вопросы философии». Тоже — «отлично».

На следующий день меня пригласили в деканат и предложили переписать заявление — с заочной аспирантуры на очную. Это была уже крутая ломка жизни. Позвонил в Хадыженск Норе. Так, мол, и так. «В Москву!» — сказала жена.

Предстоял еще экзамен по английскому языку. А накануне, 30 сентября, — Вера, Надежда, Любовь и матерь их Софья. Поскольку у одного из моих дядьев, Александра Ивановича Борисова, жена была Вера, а дочери — Надежда и Любовь, все московские родичи собирались у них. Гвоздем программы было ведро соленых грибов.

Мы с братом Сашей и братом Жорой недобрали и решили продолжить праздник в «Балчуге». Продолжили. Но природу обмануть нельзя: чем лучше вечером, тем хуже утром. На экзамен я ехал с Ленинских гор в настроении препохабном. Дыхну, думал, на преподавательниц, а им плохо станет… Но свое «отлично» кое-как заработал.