— Не забуду, сэр.

Он забрал тарелку, чашку и бутылку и исчез. Я и сам не мог бы сказать, жалею я, что он уходит, или нет. Я здорово волновался. Все внутри противно дрожало, сердце обрывалось, куда-то ухало, проваливалось. Вам будет легче представить себе мое состояние, если вы вспомните, какая передо мной разверзлась бездна, когда я вышел на сцену церковного клуба в Ист-Энде, чтобы спеть «Эй, сынок!» подросткам с дурными наклонностями, которых Бифи Бингем пытался совлечь с пути порока.

Полина схватила меня за руку и пыталась довести что-то до моего сознания.

— Берти, ну Берти же… — тормошила она меня.

Но я в этот миг заметил над кустами голову Чаффи и понял: настала пора действовать, сейчас или никогда. Не медля ни секунды, я схватил ее в объятия и чмокнул в правую бровь. Не самый удачный из моих поцелуев, увы, однако же все равно поцелуй в рамках толкования данного понятия, и, как таковой, должен произвести, по моим расчетам, желанный эффект.

Он, конечно, и произвел бы этот самый эффект, если бы в столь решительный миг перед нами появился Чаффи. Но появился не Чаффи. В какой же я попал просак, ведь я увидел всего лишь мелькнувшую сквозь зелень мужскую шляпу! Возле скамейки стоял папаша Стоукер собственной персоной, и я не скрою, что Бертрам слегка смутился.

Да что там смутился, я готов был провалиться сквозь землю. Трепетный отец на дух не переносит Бертрама Вустера и одновременно с этим убежден, что его дочь безумно влюблена в означенного Бертрама, и что он первым делом видит, выйдя на приятную послеобеденную прогулку? Влюбленную парочку в страстном объятии. Любой родитель завибрирует от такого зрелища, и что же удивляться, что старик застыл в позе отважного Кортеса, перед которым открылись безбрежные просторы Тихого океана. Человеку, в чьем кармане лежат пятьдесят миллионов долларов, незачем притворяться. Хочется ему испепелить взглядом отдельно взятую личность, он ее тут же испепелит. Вот и сейчас он меня как раз и испепелял. В его взгляде призыв к оружию соседствовал с душевной болью, и я понял, что Полина давеча достаточно точно охарактеризовала его викторианские представления.

К счастью, дальше взглядов дело не пошло. Можете сколько угодно обличать светские приличия, но в таких вот критических ситуациях они оказываются как нельзя более кстати. Пусть эти светские приличия лишь пустая формальность, но если эта формальность не позволяет взбешенному отцу дать коленкой под зад молодому человеку, который целует его дочь, только потому, что они сейчас в гостях у одного и того же приятеля, то да здравствуют все самые пустые светские приличия.

Был, правда, миг, когда его нога нервно дернулась, и я подумал, что вот сейчас-то первобытное начало в Дж.Уошберне Стоукере вырвется на волю, однако светские приличия восторжествовали. Бросив на меня еще один уничтожающий взгляд, он увел Полину прочь, и я остался один обдумывать на свободе случившееся.

И пока я предавался раздумьям, стараясь успокоить нервы с помощью сигареты, в мою зеленую сень ворвался Чаффи. Видно, и он был чем-то встревожен, потому что глаза его чуть не вылезали из орбит.

— Послушай, Берти, я тут такого наслушался, что все это означает? — приступил он к делу без преамбулы.

— А чего ты такого наслушался?

— Почему ты мне не сказал, что был помолвлен с Полиной Стоукер?

Я вздернул бровь. Так, надо показать свою железную хватку, решил я, это явно не помешает. Если вы видите, что человек хочет взять вас за горло, надо опередить его и самому взять за горло.

— Я вас не понимаю, Чаффнел, — холодно процедил я. — Вы что, ждали, что я извещу вас открыткой?

— Мог бы мне сказать сегодня утром.

— Не счел нужным. А кстати, как ты об этом узнал?

— Сэр Родерик Глоссоп упомянул в разговоре.

— Ах, сэр Родерик Глоссоп! Кому еще и упоминать. Этот подонок как раз все и погубил.

— Как это?

— Он в это время был в Нью-Йорке, вмиг вытянул из старика Стоукера, что мы хотим пожениться, и заставил его дать мне от ворот поворот. Так что наша помолвка от старта до финиша длилась всего два дня.

Чаффи сощурился:

— Клянешься?

— Чем угодно.

— Всего два дня?

— Даже чуть меньше.

— И сейчас между вами ничего нет?

В его тоне не ощущалось дружеской теплоты, и я стал понимать, что ангел-хранитель Вустеров проявил мудрость, сделав свидетелем недавнего объятия не его, а папашу Стоукера.

— Ничегошеньки.

— Точно?

— Говорят же тебе. Так что, Чаффи, смелей, дружище, — сказал я и ободряюще похлопал его по плечу, как старший брат. — Следуй велениям своего сердца и ничего не бойся. Она по уши в тебя влюблена.

— Кто тебе сказал?

— Она.

— Сама?

— Собственными устами.

— Думаешь, она в самом деле любит меня?

— Страстно, насколько я понял.

Исстрадавшаяся физиономия посветлела. Он провел рукой по лбу и с облегчением вздохнул.

— Слава богу. Я слегка вспылил, ты уж не сердись. Сам посуди: ты только что обручился с девушкой и вдруг узнаешь, что она два месяца назад была помолвлена с другим, это, знаешь ли, удар не из легких.

Я изумился:

— Ты помолвлен? Когда же это произошло?

— Сразу после обеда.

— А как же Вотвотли?

— Кто тебе рассказал про Вотвотли?

— Дживс. Он сказал, тень Вотвотли нависла над тобой как туча.

— Твой Дживс слишком много болтает. Между прочим, Вотвотли тут никаким боком не фигурирует. Я объяснился ровно через минуту после того, как старик Стоукер сказал мне, что покупает замок, решился наконец-то.

— Ей-богу?

— Ей-богу! Думаю, тут главная заслуга принадлежит портвейну. Я ему споил все, что осталось от урожая 1885 года.

— Вот это мудро. Сам сообразил?

— Нет. Дживс надоумил.

Я не смог удержать горестного вздоха.

— Гигант!

— Уникум!

— Вот голова!

— Думаю, размер девять с четвертью, не меньше.

— Он ест много рыбы. Какая жалость, что он лишен музыкального слуха, — печально заметил я. Однако тут же подавил сожаления: хватит горевать о своей утрате, надо радоваться удаче Чаффи. — Ну что ж, отлично. Надеюсь, вы будете очень, очень счастливы, — искренне пожелал я — Скажу тебе со всей честностью: Полина одна из самых симпатичных девушек, с кем я был помолвлен.

— Может, хватит сыпать соль на эту окаянную помолвку.