— Господи, дорогуша! — попыталась Лорелей Линдберг. — Успокойся. Это была просто игра.

Но Сандра не успокаивалась, теперь уже ничто не помогало, меньше всего то, что пытались ей сказать. Теперь все было разрушено, Сандра была безутешна. Аландец и Лорелей Линдберг стояли растерянные и беспомощные перед дочерью, словно два придурка в этой мрачной метели.

Но, конечно, не слишком долго. Как уже говорилось, Лорелей Линдберг не отличалась ангельским терпением, особенно когда это касалось истерик ее дочери, которые случались довольно часто.

— Господи, деточка! — крикнула она наконец. — Возьми себя в руки! Я же сказала, что это была просто игра. Во всяком случае ТЕПЕРЬ я не собираюсь стоять тут и глазеть на тебя — ни секундой больше!

Лорелей Линдберг повернулась и решительно зашагала назад по снегу, направляясь к пешеходной тропе, которая вела в деревню, откуда они пришли. Деревню с отелями, ресторанами, ночным клубом «Скачущий кенгуру», где собирались сливки общества со всего света, и с людьми. Лорелей Линдберг шла и шла и ни разу не оглянулась. И быстро, очень быстро ее поглотили метель и туман — а также дом, лес, горы, всю эту величественную мозаику-пазл.

Все, что казалось таким открытым, снова стало замкнутым миром.

Остался лишь снег, а посреди него — отец и дочь. Сандра теперь и в самом деле старалась успокоиться, постепенно ей это удалось, а Аландец вновь угодил меж двух огней. Дочь с одной стороны, жена с другой. Ну куда теперь, скажите на милость, ему податься?

Нет. Не годится слишком уж об этом задумываться. К счастью, такие тяжелые мысли никуда его не приводили. Он просто стоял в снегу, недвижимый и примерзший к месту, как совсем недавно его дочка-ангел.

Но, к счастью, Аландец, в отличие от своей дочери, не был отягощен сложной внутренней жизнью. Он задумался лишь на миг, а потом снова обернулся к ней:

— Послушай-ка, малышка Ревушка! Ничего страшного не стряслось! Посмотри-ка на папу!

Он повалился спиной на снег и начал махать руками вверх-вниз, вверх-вниз, несколько быстрых движений, и — оп! — появился новый ангел, рядом со старым, ангелом Сандры, которого уже не было.

— Сим-сала-бим! Ну чем я не Гудини!

Он вскочил, стряхнул с себя снег, сделал глупый театральный поклон и осторожно, словно украдкой, покосился в ту сторону, где скрылась Лорелей Линдберг, где она вошла в снежную стену. Он делал вид, что это его нисколечко не волнует, но, как часто бывало, когда Аландец притворялся, то, что он хотел скрыть, становилось лишь более очевидным. Он обнял свою дочку и притянул к себе, снова как бы незаметно, но намерение было явным. Ему не терпелось пойти за ней следом.

— Ты ничегошеньки не понимаешь! — прошептала Сандра и высвободилась из отцовских объятий. Она успокоилась, но была очень сердита. Хватит с нее! Все!

И она пустилась бежать. Бежала сквозь снег, бежала, бежала, но все же направлялась к дороге, потому что если не поспешить теперь, то пути в деревню вообще не найдешь (в альпах снег может завалить тропинки в одну секунду, она прочла об этом в брошюре в отеле всего несколько дней назад).

Так что она бежала НЕ за мамой. Она убегала. Вообще. В никуда. Прочь от мамы, прочь от папы, прочь от дурного глаза, прочь от дома, того рокового дома.

Маленький Бомбей. Ярко-желтый шелк. Эксклюзивная смесь. Не настоящий, но такой мягкий, такой мягкий.

Маленький Бомбей, зима, тусклый день, в сумерках в магазине никого.

В этом магазине никогда никого не было.

Никаких покупателей. Почти. Только Лорелей Линдберг, мы так ее называем, и маленькая девочка.

Маленькая шелковая собачка, которая виляла хвостом.

Или просто лежала под прилавком и тяжело дышала у миски с водой.

А ткани спадали с края прилавка.

Ткани, которые мама иногда резала.

Дупиони. Итальянский. Самый лучший, самого высокого качества.

Потом шли, по алфавиту, индийские и китайские.

Маленький Бомбей, любые ткани.

А выглянешь на улицу — мокрый снег падает на темный асфальт, такой мокрый, что тает, не успев долететь до земли.

В магазине совсем не было покупателей. Или: порой кто-то заглядывал купить молнию или подкладку.

Одному был нужен тайский шелк, но тот, что имелся в наличии, ему не подошел.

Должно было быть два переплетения, а не четыре.

«Эти люди, что они о себе воображают?» — думала Лорелей Линдберг, хоть и не произносила этого вслух.

Она ничего не говорила вслух. Зачем? Она была не из тех, кто закуривал сигарету и пускался в двусмысленные рассуждения.

Она вообще не курила.

Раскладывала катушки ниток и вела подсчеты в своей тетради.

Иногда она поднимала глаза и задавала вопросы.

Сандра, малышка Сандра, как ты думаешь, что сейчас делает Аландец?

И они гадали.

Это было еще до времен всевластия телефона.

Он звонил редко. Почти никогда. Но перед самым закрытием приходил в магазин.

А звонили ее приятели и приятельницы.

— Ну вот, опять целый час проболтали.

Органза.

Они слушали музыку. Ее музыку.

Банановую пластинку.

Иногда она складывала мозаику. Альпийская вилла в снегу, 1500 фрагментов.

Но ни разу не сложила всю до конца.

«I'm waiting for the man», — такая была песенка «Героин».

Другая.

И

«Take a walk on the wild side».

Они не понимали, о чем в них пелось, но и не слушали слов.

Так было, когда пел Боб Дилан:

«То dance beneath the diamond sky with one hand waving free».

Важны были не слова. Они ничего не значили.

Чепуха какая-то.

Все и так было понятно.

Аландец приходил к закрытию.

И забирал ее домой.

Еще одну песенку часто играли в то время:

«Наша любовь — континентальное дело, он приезжает на белом „ягуаре“.

Я жду его в моем красном плаще, потому что на улице идет дождь».

Так ли это было?

Они стояли под дождем перед Маленьким Бомбеем и ждали.

Мама, шелковая собачка.