Вновь звонок. Оказалось, звонит теперь уже крайне встревоженный, не похожий на себя прежнего, Левашов. Уверенности в его голосе заметно поубавилось. Похоже, процесс очищения начался, но только внешне, лишь для него — Чурьянова. Ведь к действительному осознанию своего поступка Левашов не приблизился ни на йоту.

— Наверное, нам стоит встретиться и поговорить, — вдруг предложил Левашов. — Человек человеку… Ведь мы разумные люди, оба врачи. Попробуем найти общий язык.

Знай, он Чурьянова хоть немного, вряд ли сделал бы ему такое предложение. Обычно уступчивый и стеснительный, в иные минуты Иван Иванович становился неподатливым и упрямым. В подобных, к счастью, редких случаях Анастасия Сергеевна, жена Чурьянова, словно опытный лоцман, меняла курс на сто восемьдесят градусов, оставляя мужа в покое. Оказавшись в одиночестве, Иван Иванович какое-то время донкихотствовал, мысленно сражаясь с ветряными мельницами. Однако постепенно «воздух» выходил из него, как из проколотой велосипедной шины, напряжение спадало, и он опять возвращался в обычное умиротворенное состояние.

— Нам не о чем говорить, и вряд ли наша встреча что-нибудь изменит, — Чурьянову надоела настойчивость Левашова, но как человек, привыкший соблюдать приличия, он не стал вновь бросать трубку на рычаг.

— И все же… Мы ведь не обсуждаем статью о моральном облике врача.

— Статьи о медиках, как раз весьма полезны, как профилактическое средство против равнодушия молодых врачей, — сухо возразил Иван Иванович. — К счастью, бациллы бессердечности поразили еще не всех. Есть человек, который может быть для вас достойным примером. Вы знакомы с ним. Я говорю о Николае, водителе такси, благодаря которому были задержаны бандиты. Он, кстати, и ваш однофамилец.

Иван Иванович хотел было прекратить утомительный диалог с взаимным обменом колкостями, как тут Левашов произнес:

— Я очень прошу вас, доктор, не писать докладную. Понял, что был неправ, и готов извиниться. Ведь это, как черная метка, на долгие годы. После вашей бумаги меня начнут полоскать, промывать мозги… Тогда вы будете удовлетворены?

Теперь, когда Левашов сдался, внезапно прекратил сопротивление, еще мгновение назад твердый, как скала, Иван Иванович почувствовал себя обезоруженным. Карающий меч выпал из его руки. Его просил о снисходительности человек, попавший в беду, пусть по собственной черствости и глупости, но просил, не то слово — умолял. Идея возмездия иссякла, бороться стало не с кем…

После паузы Чурьянов ответил:

— Ладно, я никуда не буду писать. Вы только этого хотите, верно?

— А если заставят? Дело-то получило огласку.

— Мне больше нечего добавить. Раз обещал, постараюсь сдержать слово. И, пожалуйста, я тоже прошу вас — перестаньте мне звонить. Спасите наши телефоны от ненужных перегрузок.

После разговора с Левашовым Иван Иванович почувствовал сильную усталость. Он выдернул телефонный шнур из розетки и, едва голова коснулась подушки, моментально уснул.

Из операционного блока Бережной прошел в палату, куда перевезли Васнецова. Прислушавшись к совету старшей сестры, он поручил описать ход операции Левашову. Анализ сложной травмы, изложенный в истории болезни последовательно и во всех деталях, будет весьма полезным для молодого врача. К тому же Сергей Леонтьевич не чувствовал душевных и физических сил, чтобы после четырех часов стоячей напряженной работы сесть за письменный стол еще как минимум на час-полтора.

Бригадир лежал на специальной кровати с приподнятым изголовьем, разметав в стороны мускулистые руки. В его локтевые вены ввели иглы, соединенные с системами для переливания. Через тонкую пластмассовую трубочку — катетер поступал в правую подключичную вену белковый гидролизат. В таком положении спящий был схож с космонавтом, опутанном датчиками и проводами. Из ампул равномерно, в заданном ритме срывались вниз капли раствора, чтобы, пройдя через стекло и пластмассу, попасть прямо в кровь Васнецова.

Сергей Леонтьевич приветливо поздоровался с медсестрой — симпатичной девушкой-студенткой, читавшей потрепанный учебник по анатомии, взглянул на деления ампул, на одной передвинул зажим, и темно-красные капли стали падать быстрее. Лицо Васнецова уже порозовело, однако дышал он тяжело, с усилием. Широкая грудь неравномерно вздымалась, сотрясая металлическую кровать.

Бережной откинул простыню, присел на табурет и, наклонившись вперед, пристально, подобно художнику, изучающему натуру, стал осматривать обнаженного Васнецова. Взор хирурга, задержавшись на лице с резко обозначившимися скулами, спускался все ниже. Казалось, глаза стремились проникнуть внутрь израненного тела, чтобы убедиться в надежности проделанной работы. Однако чего не дано, того не дано…

Когда-нибудь в будущем, возможно, не столь отдаленном, наука добьется того, чтобы врач смог на цветном экране в любое время разглядеть любой интересующий его орган. Пока же Сергей Леонтьевич, используя свой опыт и интуицию, как хорошая и настырная охотничья собака, буквально обнюхивал больного с головы до пят.

Пульс был напряжен, частил, давление сто на шестьдесят. Он прижал стетоскоп к левому боку: дыхание чуть ослаблено, слышны множественные сухие и влажные хрипы. Возможно, начинается пневмония. Надо бы сделать рентгенограмму часика через три, когда положение с легкими станет яснее. Что его обрадовало, так это руки. Нет, вовсе не с эстетической стороны смотрел Бережной на крупные кисти литейщика с удивительно длинными для такой профессии пальцами, в кожу которых темноватой беспорядочной мозаикой внедрились частицы металла. Он сжал пальцы, они мягко ответили ему — теплые, слегка дрожащие. Обнадеживающий признак: тепло в кончиках пальцев свидетельствовало о достаточно энергичной работе сердца, которое, несмотря на тяжелую травму, гнало живую горячую кровь по хитросплетениям артерий, от крупных до самых их мелких веточек — капилляров.

Мысли его прервал голос медсестры. Начмед просил Бережного срочно зайти к нему в кабинет.

Заместитель главврача Анатолий Павлович Бычков среди медперсонала четвертой больницы считался в высшей степени осторожным и дипломатичным человеком. Впрочем, возможно этому способствовала его профессия невропатолога: любую конфликтную ситуацию Бычков старался перевести в бесконфликтную. Затем, когда пламя страстей утихало, он решал вопрос по существу. Эта осмотрительность раздражала многих, однако бесспорно, что начмед, подобно опытному лоцману на корабле, уверенно вел сложное больничное хозяйство на семьсот коек с восемью специализированными отделениями. Как и в любой другой больнице, больше всего хлопот ему доставляла хирургия.

Фамилию свою, короткую и решительную, Бычков определенно не оправдывал. Как-то в больничной стенгазете, выпущенной к восьмому марта, среди прочих дружеских шаржей художник изобразил Анатолия Павловича в виде крупного черного быка, понуро уходящего с арены под озадаченным взором воинственной женщины — матадора. В одной руке эффектная дама держала красный развевающийся плащ, в другой — большой шприц. В амазонке без особого труда можно было узнать заведующую кардиологическим отделением Александру Григорьевну Беляеву. Рисунок, в силу актуальности проблем и очевидной достоверности, имел колоссальный успех. Правда, провисела газета недолго, всего четыре дня. Потом ее сняли совершенно неожиданно, что позволило кому-то из штатных остряков отождествить скромное издание с «Гаражом» Эльдара Рязанова, столь же таинственно и неожиданно исчезнувшим с городских экранов.