Чтение первых десяти глав IV книги «Установлений» Кассиана, посвященных принятию тех, кто намеревается вступить в монастырь, показывает, что и здесь нет никаких следов обетов или юридических обязательств. Просящего о принятии в монастырь в течение десяти дней подвергают оскорблениям и унижениям, чтобы испытать серьезность и неизменность его намерения: «Упав на колени перед всеми проходящими братьями, будет всеми нарочно отторгаем и пренебрегаем, как будто хотел войти в монастырь не ради религии, но из какой-то необходимости» (Cassien 1, p. 124). После того, как он с терпением и смирением перенесет эти испытания, особое внимание обращается на избавление от старых одежд и принятие монашеского облачения; но даже этого недостаточно для того, чтобы быть принятым в качестве полноправного брата, и он еще целый год обязан жить около входа в монастырь под присмотром одного из старших братьев. Принятие в монашеское состояние зависит от упорства новиция86 и от его способности соблюдать regula oboedientiae87 (ibid., p. 132), а не от произнесения обета. «У Кассиана не существует обетов, ведь он переносит на Запад египетское монашество, которому они не известны: никакое обязательство не может обязывать на всю жизнь и не может привязывать к конкретному монастырю» (Capelle, p. 54).

Что касается Августина, ни один из трех текстов, в которых до нас дошло его правило (неважно, является он их автором или нет), не содержит ни малейшего намека на что-либо, что напоминало бы церемонию инициации или произнесение обета.

2.7. Принято считать, что ситуация начинает меняться с «Правилом Учителя» и бенедиктинским правилом, которые, на первый взгляд, предполагают полноценное юридическое обещание со стороны новиция. Но давайте прочитаем главу 88 «Правила Учителя», примечательным образом озаглавленную Quomodo debeat frater novus in monasterio suum firmare introitum88. После испытательного периода в два месяца будущий монах дает общее обещание быть твердым в соблюдении правила, которое ему зачитывается несколько раз (repromissa lectae regulae firmitate – Vogüé 2, II, p. 370), и между аббатом и новицием происходит что-то вроде церемониального диалога, о котором новиций, смиренно держа аббата за полы одежды (humiliter adpraehenso eius vestimento), просит сам, пользуясь особой формулой: «Должен кое о чем поведать (est quod suggeram) сначала Богу и этой святой молельне, а затем тебе и общине» (ibid., p. 372). Когда его просят сказать, о чем идет речь, новиций объявляет: «Хочу служить Богу посредством дисциплины правила, каковое было мне прочитано в твоем монастыре» (volo Deo servire per disciplinam regulae mihi lectae in monasterio tuo). Тогда аббат его спрашивает: «По нраву ли тебе это?». «Прежде всего Богу, – отвечает новиций, – а значит, и мне». После этого аббат в форме предостережения высказывает то, что иногда интерпретируют как настоящий обет:

Мало того что новиций не произносит обещание послушания сам, но и формула, которую он «внушает» (хочу служить Богу…), является, что совершенно очевидно, общим заявлением о принятии аскетического обета, а не легальным обязательством. Настоящий юридический акт имеет место только после этого и представляет собой безвозвратный дар (точнее, его подтверждение, поскольку сам дар уже был сделан в момент подачи прошения о принятии) имущества новиция; но в монашеской традиции этот дар всегда понимался как доказательство серьезности аскетического намерения будущего монаха.

Иной выглядит ситуация в бенедиктинском правиле. Здесь не только период испытания продлевается до десяти месяцев, ритмизованных повторяющимся чтением правила, отныне ставшего письменным документом, но и в момент professio новиций «обещает твердость, форму жизни и послушание перед всеми, перед Богом и его святыми» (coram omnibus promittat de stabilitate sua et conversatione morum suorum et oboedientiam coram deo et sanctis eius – Pricoco, p. 242). Впоследствии обещание подтверждается написанием документа – так называемой petitio89 (собственноручно, если новиций умеет писать, но в любом случае с личной подписью), которую новиций кладет на алтарь (de qua promissione faciat petitionem ad nomen sanctorum… quam petitionem manu sua scribat… et manu sua eam super altare ponat – p. 244).

По мнению некоторых исследователей, бенедиктинская professio должна пониматься как полноценный договор, смоделированный по образцу римской stipulatio (Zeiger, p. 168). И поскольку stipulatio, будучи устным договором, заключается в соответствии с определенным формуляром вопросов и ответов (типа Spondesne? Spondeo90), эти исследователи отдавали предпочтение тем документам (например, манускрипту из Альби IX в.), в которых обещание новиция принимает именно такую форму диалога (Promittis de stabilitate tua et conversatione morum tuorum et oboedientia coram Deo et sanctis eius? – Iuxta Dei auditium et meam intelligentiam et possibilitatem promitto91 – ibid., p. 169). И, тем не менее, самые древние из документов показывают, что наиболее общей формой professio была форма односторонней декларации, а не договора. Та же petitio в дошедших до нас документах представляет собой простое подтверждение (roboratio) обещания, содержание которого касается, в отличие от stipulatio, не отдельных действий, но самой формы жизни монаха. Например, формуляр petitio monachorum Флавиньи (VII–VIII вв.) гласит: