Рома снова представил тикающую груду часов.

– Если следить постоянно, – заверил Рома друга, – преступник проколется.

– Как? – поинтересовался Юрик. – Вдруг встанет посреди урока и скажет: «Ура! Я украл у Рогова часы! Кто хочет узнать, который час, обращайтесь ко мне!»

Рома все же настаивал на том, что надо следить за Мицкевичем. И начинать немедленно. Рома мог казаться мягким, но когда ему было что-то необходимо или (и) когда он был в чем-то твердо уверен, он умел добиваться своего. Мама однажды назвала Рому «железный Винни-Пух» за твердость характера, не соответствующую внешности.

И в этот раз Рома убедил Юрика. Принялись следить за Мицкевичем. Слежка оказалась непростым делом. Само по себе следить не сложно. Сложно не обнаружить себя. Получается, что ты, положим, следишь, ну, и одновременно прячешься, когда нужно, чтобы избежать внимания со стороны объекта наблюдения.

Рома обнаружил, что в процессе слежки можно узнать о человеке много нового. Оказалось, например, что знаменитые исчезновения Мицкевича – это заранее рассчитанная тактика. Например, Сенин – любитель экстремальных развлечений – принес в школу книжку «Судебная медицина» со страшными фотографиями. Любопытные мальчики и возмущающиеся девочки сгрудились вокруг Сенина, разглядывая иллюстрации. Причем девочки смотрели на фотографии сквозь пальцы и просили скорее переворачивать страницы. Им было интересно, что дальше. Мицкевич тоже рассматривал книжку с интересом, но после, двигаясь боком, незаметно ото всех (это Рома заметил) выбрался из толпы и быстро пошел по школьному коридору к лестнице.

Рома и Юрик переглянулись и последовали за Мицкевичем на почтенном расстоянии. Мицкевич спустился на первый этаж и вышел на школьное крыльцо.

Юрик и Рома прилипли к окну, ожидая, что Мицкевич будет делать дальше. Но ничего особенного не случилось. Мицкевич постоял на холодном ветру, вытер нос рукавом и вернулся в школу. Рома и Юрик, как два молодых горных марала (урок биологии, учебный фильм «Животные гор»), в несколько прыжков заскочили в крохотную подсобку, где тетя Лена хранила швабры, и несколько минут наслаждались там запахом мокрых тряпок. Тем временем Мицкевич прошел мимо них на второй этаж.

Рома и Юрик ничего не поняли. Зачем Мицкевич уходил от компании, постоять на крыльце? Он никого не ждал, и это было видно. Он просто стоял, смотрел в пол, а затем резко повернулся, чтобы возвратиться обратно к ребятам. Что это значило?

– Я думаю, это он загадочным казаться хочет, – предположил Юрик.

– Зачем? – не понял Рома.

– Перед девчонками, – пояснил Юрик. – Знаешь, как им загадочные нравятся?

Рома кивнул. Он не был маленьким, он знал, что у всех девочек странный вкус. Это его бесило. Девчонкам нравилась отъявленная ерунда, и они всегда делали все специально, назло. И в простой школе так было, и в театральной тоже.

Юрик предложил:

– Давай посмотрим, что у него в рюкзаке.

Роме это не понравилось.

– Мы тоже как воры будем.

– Ладно тебе, мы же ничего брать не собираемся.

– А если нас кто-то увидит?

Юрик согласился, да, их неправильно могут понять.

Когда Рома и Юрик вернулись на второй этаж, книга «Судебная медицина» была изъята Нянькиным и перекочевала в учительскую. Одноклассники разбрелись. Мицкевич стоял возле подоконника, довольно широко расставив ноги, и смотрел на небо.

Рома и Юрик остановились неподалеку.

– На что он смотрит? – спросил Юрик негромко.

– На облака, – ответил Юрик.

– Двинутый, – поставил диагноз Юрик. – Может, просто подойти и спросить: слышь, ты, эмо, ты часы украл?

И прежде чем Рома успел ответить, Юрик уже шел по направлению к романтически настроенному Мицкевичу, чтобы задать тому заветный вопрос. И он бы спросил, но произошло невероятное. Из класса выбежала Юля Балта. На щеках ее горели пунцовые пятна. В одной руке Юля держала раскрытый рюкзак, а в другой часы на блестящем браслете.

– Ребята! – крикнула Балта на весь этаж срывающимся голосом. – Я часы нашла!

Все разом обернулись к ней. У игравших на подоконнике в «Монополию» Иоффе и Веролоева из рук посыпались фальшивые доллары. Рогов словно нарисовался из воздуха.

– Где? – заорал он, выхватывая часы.

Тут Юля Балта запнулась и сказала негромким, срывающимся голосом, словно кто-то сдавливал ей горло:

– Я их в рюкзаке нашла… Рюкзак столкнула с парты, часы выпали.

– А чей рюкзак, чей?! – у Рогов задвигались уши от предвкушения скорой расправы.

– Евы. Ивановой, – еще тише сказала Балта.

И все посмотрели на Еву.

Говорить родителям или не говорить? Этот вопрос встает перед каждым нормальным ребенком. Да и взрослых он тоже часто мучает. (У них ведь есть свои родители.) А если говорить, то все начистоту? Или, положим, скрыть какие-то факты?

Не в том даже дело, что родители не поймут. Скорее, ты опасаешься их торопливого, неуклюжего участия. Уж лучше пусть остаются в неведении.

Рома ничего не сказал ни стоящему у телевизора папе, ни пускающей табачные кольца маме о том, что произошло в школе после обнаружения часов. А случился там форменный скандал.

Ева вырвала свой рюкзак из рук Юли Балты и спряталась от рычащего, скрежещущего зубами Рогова в женский туалет. Там Ева просидела до самого общего сбора, состоявшегося в кабинете физики.

Педагоги: Нянькин, Калина, Макар Семенович и лысый Андрей Григорьевич – дождались, когда весь класс рассядется по скамейкам. Четыре учителя, как судьи, рядком сидели на кафедре за столом. Когда все разместились и Катапотов уронил на пол жвачку и стремительным движением сунул ее обратно в рот, начался «Экстренный общий сбор». «Экстренным» его назвал Макар Семенович.

– Ева, – сказал он, – подойди и встань здесь.

Он показал место рядом с кафедрой.

Но Калина запротестовала:

– Не пойдет, – сказала она. – Это не суд.

– Хорошо, – недовольно отозвался Борода. – Ева, оставайся там, где ты сейчас.

Ева, кстати, и не собиралась вставать. Рома отметил про себя, что держалась она так, словно ни в чем не была виновата. Ева сидела с прямой спиной, с высоко поднятой головой и внешне казалась спокойной. Но в руках она быстро теребила мягкую в складках резинку для волос. Пальцы так и мелькали.

Речь взял Макар Семенович. Начал он, по обыкновению, издалека.

– Когда Станиславский и Немирович-Данченко встретились в ресторане «Славянский базар», чтобы поговорить об открытии Московского Художественного театра…

Тут Калина снова не выдержала.

– При чем здесь Станиславский? – возмутилась она и обратилась к Еве Ивановой. – Ева, ты что, взяла часы?