Почему же они не сообщили, что арбитраж откладывается? — сочувственно спросил Владимир.

Я махнул рукой.

— Они-то показали мне копию телеграммы, еще двадцатого февраля послали. Но я ничего не получал.

— Арбитраж отложили? — спросила Раиса, хотя видно было, что ее это сейчас совершенно не интересовало.

Не отвечая ей, я мрачно пробормотал себе под нос:

— С кого спрашивать за всю эту путаницу?..

— Почта, телеграф, Наркомсвязь, — назвал виновных на выбор Владимир и вышел из комнаты.

Раиса грустно улыбнулась.

— Нет худа без добра: если бы ты вовремя получил телеграмму — не поехал бы сюда, и мы бы не встретились, может, никогда. — Она взглянула на меня, будто видела во мне свою последнюю надежду.

— Что ж, пожалуй, и так, — согласился я. Подойдя к зеркалу, причесался, поправил галстук и предложил Раисе: — Пойдем позавтракаем.

— Пойдем. — Она быстро поднялась с кресла, улыбнулась своему отражению в зеркале и направилась к двери. — А твой друг?

— Он, по-моему, уже завтракал. К тому же он спешит по своим делам. — Я закрыл дверь на ключ и внезапно обернулся к Раисе: — Приглядываюсь я к тебе и поражаюсь... — Пока я выдерживал паузу, женщина замерла на месте. — Отчего ты такая грустная? Что тебя беспокоит? Ну, не встретил тебя твой жених на вокзале, так ведь не ты в этом виновата? К тому же, ты сама говорила, что хочешь порвать с ним. Пожалуйста, прекрасный повод, лучше не надо. Сегодня же вечером возвращайся в Тбилиси, и пусть он пеняет на себя!

Раиса со страхом смотрела на меня, как будто боялась, что кто-нибудь может услышать мои ужасные речи. Потом наконец произнесла:

— Ты не знаешь, что это за человек. Я боюсь его, Сандро.

— Боишься?! — Я засмеялся. — А я здесь на что? Если раньше ты была одна на белом свете, то теперь у тебя есть брат и друг. И можешь не бояться — я никому не дам тебя в обиду. — Я решительно шагал, нахмурив брови, а Раиса, уцепившись за мой рукав обеими руками, едва поспевала за мной.

В час дня мы взяли два билета на городской железнодорожной станции — она после недолгого колебания согласилась уехать сегодня же вечером. Оттуда мы медленно шли по многолюдной улице. Было тепло. Солнце разорвало завесу истрепанных облаков и глядело на землю, будто предвещая людям близкую весну.

— Как хорошо! — проговорила Раиса, подставляя лицо солнечному теплу, и взяла меня под руку. — С тобой мне покойно и не страшно.

— Чего ты боялась без меня?..

— Я бы сказала тебе, но... — Она замолкла, потом улыбнулась, но в этой улыбке было больше грусти, чем радости и веселья. Я не подгонял ее, чувствуя, что рано или поздно Раиса чистосердечно расскажет мне все, что у нее на сердце. Нужен был только повод. Эти мысли сменились опасением: не обострит ли положение потеря чемодана, не усилит ли подозрительности и без того запуганной женщины?

Когда мы приближались к кинотеатру, я издали увидел в толпе Владимира, — он был точен.

— Что ты здесь делаешь? — закричал я ему. — Или и у вас тоже отменили совещание?

— Нет, у нас все в порядке. Просто я свободен до восьми часов вечера, — он весело и беззаботно прищурился: — А вы куда путь держите, друзья мои?

— Мы решили уехать вечерним поездом. А путь держим в кино.

Владимир, заговорщицки подмигнув нам, молча скрылся в вестибюле кинотеатра. Через несколько минут он вернулся, размахивая тремя билетами. Раиса поразилась расторопности и всемогуществу Цхакая, но тот скромно потупился:

— К сожалению, билеты в разных местах. Два рядом, в партере, третий — наверху.

Я выхватил у него два билета и сказал:

— Мы с Раисой люди не гордые, можем и внизу посидеть, а ты — человек дворянского происхождения, хоть и весьма сомнительного, твое место — в амфитеатре!

И все втроем мы с шутками и смехом прошли в фойе.

...Когда картина кончилась, мы подождали у выхода спускавшегося с верхотуры Цхакая. Он еле заметно улыбнулся мне. Это должно было означать: как видишь, все в порядке и я снова здесь.

— Как вам понравился фильм? — поинтересовалась Раиса.

— Фильм ничего, вполне приличный, — ответил Владимир. — Вы что, в самом деле решили сегодня уезжать? — в свою очередь спросил он, очевидно, чтобы не допустить дальнейших расспросов о содержании картины, которую ему так и не пришлось посмотреть.

— Уже даже билеты взяли, — ответил я, беря под руку Раису.

— Так-так, оставляете меня одного в чужом городе, — с сожалением проговорил Владимир.

Мы быстро дошли до гостиницы. Подымаясь по лестнице, Раиса тихо сказала мне:

— Я давно не чувствовала себя так хорошо. Наверно, меня ожидает какая-нибудь неприятность.

— Глупости, с чего это вдруг? — успокоил я ее, расставаясь с ней возле ее номера.

— Как дела? — нетерпеливо спросил я оперуполномоченного, входя в свою комнату.

— Она в твоем чемодане, — шепотом ответил он.

Мы сняли пальто и уселись в кресла, ожидая, когда прибежит к нам Раиса, обнаружив пропажу. Мы сидели напряженные, не шевелясь и не двигаясь, словно вот-вот должен был грянуть гром.

— Что ты застыл, как истукан, — сказал я Владимиру. — Надо держать себя естественно, пой, смейся... — Я скинул пиджак, закатил рукава сорочки и пошел умываться. Пиртахия взял газету и прилег на диван.

Я в четвертый раз мылил себе лицо, когда дверь распахнулась и показалась бледная как смерть Раиса. Она не была похожа на человека, которого обокрали и который жалеет о понесенном ущербе. Нет, ее охватил ужас, самый настоящий ужас. Посеревшие, бескровные губы дрожали, глаза стали еще больше, руками она теребила ворот платья, явно не сознавая, что делает.

— Я погибла, погибла, украли... — с трудом пролепетала она и пошатнулась, словно ноги не держали ее. Я подбежал к ней, усадил в кресло. Владимир схватил стакан воды, стал брызгать ей в лицо.

Раиса открыла глаза.

— Что случилось?

— Чемодан украли, маленький чемодан. — Раиса прижалась лицом к ручке кресла и зарыдала.

— Стоит ли из-за этого так убиваться! — пытался успокоить ее Пиртахия.

— Наверно, там были какие-нибудь ценности, — проговорил я и повернулся к Пиртахия: — Нужно сообщить администрации, Владимир. Пусть немедленно вызывают милицию. —