ещё удивления. Но не останавливаюсь: ещё шаг влево-вперёд, левая, вырванная из кармана ладонь подбивает вверх локоть вооружённой ножом руки, а труба с размаха обрушивается на предплечье, круша, словно фаянс, кости, мозжа мышцы и прочие мягкие ткани. Нож уже на земле, и какой-либо опасности его владелец для меня не представляет — его накрыло болевым шоком, и он издал вой, полный ужаса и страдания. Тем не менее, я наношу ещё один удар — завершающий штрих мастера, гарантирующий, что упырь-сифилитик никогда более не сможет воспользоваться этой рукой даже для того, чтобы ковыряться в носу. «Шестопёр» после кистевого проворота ударяет в локоть — снаружи, дробя в хлам сустав и раскалывая плечевую кость так, чтобы ни один хирург не взялся бы сложить образовавшуюся мешанину осколков воедино.

Очень хочется добавить ещё один раз, уже по колену, чтобы обеспечить «клиенту» полную и безоговорочную инвалидность до конца его никчёмной жизни. Но нет — ему ещё предстоит отсюда сбежать, и я с сожалением отказываюсь от столь приятной перспективы.

Так, а где у нас второй? Да вот же он, стоит, прижавшись спиной к гаражу, в руке ходуном ходит узкая серебристая рыбка ножа. Это ты зря, парень — если бы бросил нож, то, может, и был бы шанс отделаться лёгким испугом. А так — извини, за ошибки надо платить… всегда. Да и зачем тебе, если вдуматься, целая, здоровая и работоспособная ключица? Чтобы пёрышком играть, пугая воспитанных девочек, возвращающихся из музыкальных школ со скрипками в потёртых дерматиновых футлярах? Так это баловство, это тебе ни к чему…

Под тяжестью залитой свинцом трубы кость дробится, словно она из стекла — мне кажется, что я слышу даже звон. Но — ничего подобного, конечно: всё заглушает новый крик, и второй ублюдок поворачивается и, спотыкаясь и перекособочась, кидается в отступ. Вслед за ним, завывая от ужаса и боли, ползёт, держась за стенки гаражей, первый.

Так и тянет извлечь из кармана пистолет и — прямо в затылки упырям, чтобы упали и корчились тут в луже медленно растекающейся крови, и никому, НИКОМУ больше не причинили вреда! Нет. Нельзя. Жизнь — она такая, несправедливая и, нередко, глухая даже к лучшим человеческим побуждениям…

Я вышел на середину дорожки — это только показалось, или под фонарём, мелькнула и пропала в проходе между кирпичными коробами ещё она тень? Выходит, злодеев было трое — тогда дело плохо, тот, третий ушёл невредимым и наверняка меня запомнил.

Хотя… о чём это я переживаю? Ему ещё предстоит тащить подельников на хазу и там отпаивать водкой, а те будут требовать прямо сейчас, немедленно, привести врача, а «третий» будет отбрёхиваться, что нет, нельзя, врач наверняка запалит малину перед ментами, а пострадавшие, в свою очередь, заявят, что им это побоку, и если не будет врача, они и его на перо посадят — чисто по понятиям…

И так далее, и тому подобное. Первый «пострадавший» добрался наконец, до спасительного прохода и то ли рухнул, то ли нырнул в темноту. Позади меня раздался придушенный всхлип — я обернулся и встретился взглядом с огромными, полными страха, глазами спутницы.

Давно мне не бросались вот так на шею! Хотя — в данном случае, жест этот не имело ни следа романтического окрас — Миру просто колотило, и я ясно это ощутил, когда хрупкое тельце оказалось в моих объятиях. Она зарыдала, едва спрятав лицо у меня на груди, а я бормотал что-то утешительное, гладил её по голове, по спине и даже, кажется, поцеловал раза два в пробор. Готов поспорить, это не осталось незамеченным…

Однако — пора рвать когти! Но прежде следует сделать кое-что из запланированного заранее. Для начала, я осторожно высвободился из объятий спутницы и со словами ты погоди минутку, сейчас пойдём, я тут только посмотрю кое-что… наклонился. Так, следов крови, выбитых зубов и прочих улик, вроде, нет, но я на всякий случай нагрёб с обочины земли и тщательно растёр её подошвой по месту недавней схватки. Бережёного, как говорится, Бог бережёт, а небережёного — ну, вы сами знаете…

Теперь — нож. Он лежал там же, куда уронил его владелец, и я присел на корточки, рассматривая орудие несостоявшегося преступления. Ничего особенного — обыкновенная зоновская выкидуха, довольно грубая, с «щёчками» рукоятки из бурого бакелита и дюралевым «сапожком» в навершии. Я огляделся — в двух шагах, под стенкой гаража виднелась промоина, довольно глубокая, и оттуда явственно несло застарелой мочой. Что ж, для сокрытия улики, в том числе, и от служебно-розыскной барбоски, лучше места не придумаешь — я ногой, чтобы не прикасаться к рукоятке пальцами, запихал нож в промоину, после чего каблуками забил туда землю и притоптал. Пусть себе лежит, пока не снесут эти гаражи, что случится, если память меня не подводит, только в середине нулевых. А если припрёт и история с «самосудом» всплывёт-таки наружу — что ж, можно будет указать на схрон следователю. Моих отпечатков ни на лезвии, ни на рукоятке нет, а те, что есть, принадлежат нападавшему — вот пусть их и снимают в качестве доказательства предпринятой мной «необходимой самообороны».

Трубу я засунул обратно в рукав. Это, если что, улика посерьёзнее, на кончике наверняка остались следы крови, но я уже знал, что с ней делать — заранее приглядел за домом полуоткрытый люк ливнёвки, в котором на глубине нескольких метров шумела вода и ощутимо тянуло гнилью. Там «орудие преступления» нипочём не найдут — да и кому придёт в голову расследовать это происшествие? Даже в том невероятном случае, если кто-то из пострадавших обратится в милицию, всё спишут на разборки между шпаной и поторопятся сплавить в архив. А то и на них самих повесят — просто чтобы не копить «глухари». Шпана, известное дело: повздорили, сцепились, вот дело и закончилось тяжким членовредительством. Расследовать такое — никаких следователей не хватит, как и бумаги для протоколов…

Теперь — Мира. Я хотел поговорить с ней по дороге до дома, постараться внушить, что рассказывать о происшествии не стоит никому от слова совсем и, прежде всего, маме. И тут меня ждал сюрприз: «Я всё понимаю…. — сказала она, подняв на меня свои чудные зарёванные глаза. — У нас папа служил в милиции, майором, особо опасных бандитов ловил. Его недавно убили, а нам с мамой потом эту квартиру дали…»

О как! А мужики-то и не знали! Я пробормотал что-то сочувственное, а сам стал лихорадочно прикидывать, чем это