Поясним, что Элизабет Топп была директором школы, где училась мисс Фелтон. То, что этот эпизод являлся представлением для одного зрителя (самого себя), подтверждает описка Бердслея в первом же предложении самого послания: «Вообрази мой восторг и несказанную радость, удовольствие и счастье, когда я получил и прочитал мое [sic!] письмо». Оскорбительное местоимение «мое» было небрежно зачеркнуто и заменено на «твое». Это едва ли можно считать порывом любящего сердца. Отголосок этого обличительного послания можно найти на форзаце сборника пьес Марло, купленного Бердслеем 4 мая 1887 года. Он написал: «О.В. Бердслей, с любовью от самого себя» [17].

Несмотря на бурное участие в культурной и общественной жизни школы, Обри продолжал часто ходить в церковь Благовещения. Один из учителей несколько раз сопровождал его на вечернюю службу и явно находился под впечатлением открытия, что духовным наставником Бердслея был отец Джордж. Несомненно, участие в школьных проказах и церковной службе в храме на Вашингтон-стрит принимал один и тот же мальчик, но казалось, что они совсем разные.

В том что касалось Обри как творческой личности, есть некоторые признаки того, что он пытался соединить свои художественные и религиозные интересы, проиллюстрировав Псалтирь и Песнь песней Соломона (помощник викария Чарлз Торнтон восхищался ранними рисунками Бердслея), но эти два мира по большей части существовали отдельно друг от друга. Отец Джордж неодобрительно относился к театру, поэтому новая область интересов духовного чада оставалась для него закрытой. Способность к «секционному разделению» своей жизни и своих друзей, которая в последующем стала ярко выраженной чертой Бердслея, уже проявлялась в его отношениях с окружающими.

Ему также пришлось пройти через другое разделение – между школой и семьей. Обри продолжал посещать свою двоюродную бабушку на Лоуэр-рок-гарденс, а Мэйбл вскоре после того, как он поступил в среднюю школу, уехала из Брайтона в родительский дом в Лондоне. Где она училась, остается неизвестным, хотя по способностям Мэйбл во многом превосходила брата. Она получала каждый приз, за который состязалась (кстати, это обстоятельство еще более охладило интерес Обри к традиционным школьным дисциплинам).

Во время каникул он возвращался в Пимлико. Жизнь там была унылой и однообразной. Его дед скоропостижно скончался 27 октября 1887 года. Бабушка получала за него небольшую военную пенсию. Теперь она жила вместе с сестрой Джорджиной Лэмб, которая тоже недавно овдовела, на Холланд-роуд. Элен и Винсент по-прежнему были стеснены в средствах. Однажды Обри побывал в театре и увидел на сцене Ирвинга – героя своих карикатур, но такие удовольствия на его долю выпадали редко. Развлечений в Лондоне у него было немного [18].

Безмерно тяготясь этими вынужденными ограничениями, Обри изо всех сил старался продолжить беззаботное существование в школе. Ему так нравилось рассказывать Мэйбл о своих успехах! Он заново переживал события прошедшего учебного семестра вместе с сестрой и в ходе этого еще раз переосмысливал все произошедшее. Они вместе читали книги серии «Русалка» и стали во время школьных каникул устраивать небольшие театральные представления в семейной гостиной. Элен Бердслей впоследствии вспоминала: «Мы с мужем были единственными зрителями, а поскольку тогда нам приходилось много работать, эти представления украшали наши вечера». Она не могла забыть чудесное трехчасовое представление «Фауста» Гёте, где Мэйбл исполняла главную роль, а Обри в платье и парике – длинные соломенные локоны – играл Маргариту. Для того чтобы театр был «настоящим», брат с сестрой даже изготовили реквизит и Обри сделал декорации.

Вдохновленный успехом своих выступлений вместе с Кокраном и Скотсон-Кларком, Обри решил больше не обращаться к классике. Они с Мэйбл стали устраивать похожие концерты с декламацией, исполнением песенок и короткими скетчами. Постепенно выступления становились более серьезными: Обри и Мэйбл создавали замысловато украшенные программки, афиши и даже билеты. Предполагалось, что зрительская аудитория пополнится несколькими друзьями семьи [19].

Первый семестр 1888 года стал для Обри Бердслея последним в Брайтонской средней школе. Он был отмечен новыми успехами на сцене и в рисовании. Во время летних каникул директор посетил Британскую Колумбию – провинцию на западе Канады и встретился со многими бывшими учениками, которые поселились там. Маршалл решил прочитать в школе лекцию о своей поездке и попросил Бердслея, неоднократно делавшего на него шаржи и карикатуры, нарисовать серию юмористических картинок, которые можно было бы использовать как слайды с источником света в виде газовой лампы. Картинки были простыми, из-за ограничений проектора стилизованными, но эта просьба свидетельствует о широте мышления педагога, а также еще раз указывает на двусмысленное положение Обри как сторонника и одновременно саботажника установленных правил.

Вскоре был утвержден план рождественского представления в Куполе. Его сюжетом стала тема «Флейтиста из Гаммельна». Мистер Кинг снова написал пролог. Скотсон-Кларк по случайности – если можно верить его свидетельству – уже нарисовал иллюстрации к поэме Элизабет Браунинг и представил их Маршаллу в надежде, что рисунки можно будет использовать в афишах. Однако они были сочтены непригодными для этой цели, и Маршалл попросил Бердслея, которого вызвал к себе по какому-то другому делу, вернуть их автору. Обри посмотрел рисунки и решил создать собственную серию на эту тему.

Установить точную хронологию сохранившихся работ Бердслея во время его учебы в Брайтонской средней школе трудно, но в рисунках 1888 года уже видно несомненное мастерство. Техника рисования прекрасная. Портреты Никколо Паганини и Сары Бернар, а также иллюстрация к «Двойной игре» Уильяма Конгрива, драматурга, стоявшего у истоков британской комедии нравов и прозванного английским Мольером, указывают на уверенное владение карандашом, глубокую проработку деталей и пробуждение интереса к гротеску. Рисунки, которые Обри сделал для «Флейтиста из Гаммельна», дают более полное представление об этом прогрессе. Они выполнены светло-коричневыми чернилами, и в них можно видеть плавную текучесть линий, не встречающуюся в предыдущих работах юного художника. Гротескный аспект сюжета, отраженный в рельефных контурах крыс, собравшихся вокруг головки сыра, намекает на влияние Кейт Гринуэй, одного из самых любимых книжных иллюстраторов Бердслея того периода. Рисунки Гринуэй к «Флейтисту из Гаммельна» стали достоянием публики лишь в 1889 году, но дух ее творчества заметен в иллюстрациях молодого Бердслея.

Он показал свои рисунки Маршаллу. На директора произвели впечатление техника и сила художественного замысла, и он решил проиллюстрировать ими программу представления. Скотсон-Кларк признал превосходство рисунков Бердслея, но, несомненно, был шокирован бестактностью друга. Между ними легла тень отчуждения.

Представление «Флейтиста из Гаммельна» состоялось 19 декабря. Для Бердслея это был вечер непрерывного триумфа. Такое редко выпадало на долю кого-либо из школьников. Одиннадцать его рисунков оказались в программе, но величие момента несколько омрачало уведомление с извинениями за то, что «из-за отсутствия опыта в подготовке иллюстраций для фотогравюры» репродукции сильно уступали в качестве оригиналам. Это было второе напоминание о разнице между оригинальной художественной работой и печатной репродукцией. Изящество и детализация рисунков действительно во многом были утрачены, но они сохраняли частицу былого очарования, и публика, незнакомая с оригиналами, восхищалась ими.