Как все гениальное, схема заманивания была проста. В кафе, цехе, другом доходном месте появлялись здоровые вооруженные парни и требовали у хозяев за безопасность живота «отстегнуть» долю. Умный хозяин соглашался, но очень скоро крутые парни становились швейцарами, водителями, грузчиками, получали высокую зарплату, которой, естественно, не желали делиться с эмиссарами Мельника. Изменщики, уже кровно заинтересованные в благополучии хозяина, защищали его не за страх, а за совесть, начинались стычки, драки, перерастающие в вооруженные схватки. Гоги Мельник терял людей, их убивали, сажали, перекупали, империя если и не таяла, то уж точно мощности не набирала. А сегодня, кто не движется вперед, тот отстает, вожжи в руках Мельника ослабли, и он этого допустить не мог. С другого бока его, колом в ребра, подпирали воры, мигрировавшие по законным владениям Гоги Мельника. Воры не желали признавать никаких правил, кроме своих, коим следовали тоже не всегда. Опять схватки, стрельба, аресты, главное – убытки.

Анатолий Самойлович Кац в жизни не держал в руках оружия опаснее столового ножа, ни разу не ударил человека. Естественно, он стремился поддерживать контакты с Юдиным и избегал встречаться с парнями Мельника, тем более с представителями патриарха Губского, нуждаясь в защите, платил и тем и другим, однако в безопасности себя не чувствовал. Эти люди не имели чести, не держали слова, могли ради одноразовой рублевой выгоды сорвать серьезную сделку, за порцию марафета ткнуть ножом. Большинство деловых партнеров Каца давно укатили за рубеж, и он бы уже уехал, но обещал коллегам продержаться еще несколько лет, закончить кое-какие дела, главное, подготовить себе замену. «Зарежут меня, – предупреждал он коллег, – ни делу, ни вам лично никакого профита, а мне неприятно». – «Оставь свой черный юмор, – отвечали друзья, – ты самый умный и осторожный, еще немножко потерпи». И Кац терпел, так как был человеком слова.

И наконец прозвучала команда: «Можно ехать, ждут». Кац реализовал свое имущество, все накопленное годами превратил в бриллианты. Община знала об отъезде, передала Кацу свои сбережения, которые следовало передать доверенным лицам. Несколько лет назад Кацу подарили замшевый пиджак, изготовленный для своих нужд итальянскими контрабандистами. Бриллианты стоимостью свыше миллиона долларов Кац зашил в этот пиджак и ждал выездной визы. Но чем ближе был срок отъезда, тем хуже становился сон. «Все вывозят тюки и ящики, – рассуждал Кац, – а я, такой хитрый, предстану в таможне с семьей и двумя чемоданами. Меня разберут на винтики, рентгеном просветят, все отберут, – шептал он бессонными ночами. – Мне бриллианты не вывезти, нужны другие пути». И Анатолий Самойлович после долгих колебаний остановил свой выбор на Юдине, который по делам совместных предприятий постоянно выезжал за рубеж.

Кац надел невидный пиджачишко, созвонился с патриархом Губским, которого никто тронуть не посмеет, и прибыл в загородную резиденцию, где собирался договориться с Юдиным. Все проходило по плану, Анатолий Самойлович рядом с Мельником и Губским впервые за последние дни чувствовал себя спокойно. Но Кац не знал, что его ближайший помощник уже захвачен ворами и умирает под пытками и сил у него больше нет, ведь он только человек. И Кац, вместо того чтобы бежать, немедленно скрыться, всполошился из-за известия, что рядом, буквально за стеной, проживает товарищ из компетентных органов.

Эдуард Федорович Губский чувствовал себя превосходно. Он пил и закусывал, из-под лохматых бровей поглядывал на молодых, снисходительно и без всякого труда изображал неумного, дряхлого, уже никуда не годного патриарха. Он тоже не верил, что они способны о чем-то договориться, и приехал лишь развлечься и получить от молодых «подогрев». А хочется ребятишкам над стариком посмеяться, так бог им судья, а от старика не убудет. Два дня назад Губскому шепнули: мол, в столице собрана партия камней, адресат пока неизвестен, но мальчики расстараются. Но раз камни, то, возможно, они следуют к еврейчику, рассудил старый авторитет. Так побудем рядом, приглядимся, может, чего и высветится. Да и покалякать с Мельником не мешает, унять его мальчишек.

Дело в том, что воры сильны, когда с ножом и на плечах безоружного повисли, напали внезапно. При разборках и столкновениях боевики оказывались и физически крепче, и лучше вооружены. Воры такие бои, как правило, проигрывали, теряли людей, главное, воровской авторитет. Среди сегодняшних воров были свои авторитеты, которым Губский не мог ничего приказать. Да старику было и наплевать на дерзких мальчишек, пусть их стреляют, как зайцев. Но неподалеку от Москвы еще остались несколько человек если не ровесников Эдуарда Федоровича, то принадлежавших к его поколению, и Губский обязан им помочь не только как старым товарищам, но и как людям, поддерживающим и популяризирующим идею патриарха.

Губского не обманула небрежность, с какой Гоги сообщил о наличии рядом полицейского чина. Патриарх знал, у сыскарей просто так ничего не бывает: раз прибыл, значит, по чью-то душу, чего-то разведали товарищи; и один тут, а сколько их за деревьями, в машинах, у телефонов? Сегодня Эдуард Федорович встречи с властью не боялся, за ним нет ничего, но жить под одной крышей с сыскарем без радости. Губский твердо решил, что жизнь закончит на воле. Человек в преклонном возрасте, словно юноша, верит в осуществление своих планов, хотя жизнь неоднократно ему доказывала, что благими намерениями устлана дорога в ад.

Итак, Гоги Мельник занял свое место за столом и как можно безразличнее произнес:

– Суета.

Юдин решил, что пора переходить к делу, согласно кивнул и тихо сказал:

– Ясное дело, девица сообщила тебе, что беременна. Мы, Гоги, родились не сегодня, а вчера. Что произошло?

– Пустяки, Борис, не бери в голову. – Гоги взял бутылку, наполнил всем рюмки. – Мент поганый съехать отказался, хочет со мной потолковать.

– Обед был прекрасный. – Кац поднялся, аккуратно сложил салфетку. – Я буду у себя в номере, – кивнул Юдину и неторопливо вышел.

– Гоги, ты вели это… – Губский пошевелил пальцами над накрытым столом. – А я по-стариковски вздремну часок.

– Может, тебе девочку прислать? – хохотнул Гоги. – Расслабься.

Патриарх шевельнул бровью неодобрительно, Юдин тоже поднялся, дернул Мельника за рукав.

– Пошли, юморист. Выясняй свои дела с властями, а мне надо в машину заглянуть, зажигание опаздывает.

Когда они вышли, в номере зазвонил телефон. Губский не любил говорить по телефону, вечно казалось, что кто-то подслушивает. Аппарат прозвонил трижды, умолк, затем зазвонил вновь, патриарх недовольно вздохнул и снял трубку.

Прохаживаясь по аллеям парка, Мельник рядом с Гуровым чувствовал себя неуютно, даже пришибленно. И шатающиеся неподалеку фигуры охранников не успокаивали. Гоги почему-то казалось, что мент сейчас ударит, а парни не успеют, а может, побоятся вмешиваться.

– Да не зыркайте по сторонам, не трону я вас, не мальчишка, – сказал Гуров раздражительно, подтолкнул Мельника к массивной, вырубленной из цельного соснового ствола скамье. – Присядем.

Гуров сел и достал сигареты, а Мельник остался на ногах, сунул руки в карманы и, оказавшись выше противника, обрел некоторую уверенность.