К трубе колонки медной цепочкой был прикреплен держатель для спичек с коробком внутри — такой же, как у подсвечника, открытый с одной стороны, чтобы менять коробок. Точно такой же имелся когда-то в комнате его отца при церкви в Норфолке. Дэлглиш не помнил, чтобы с тех пор ему доводилось видеть такие держатели где-нибудь еще. Они были неудобны в обращении — поверхность, о которую чиркали спичкой, наполовину закрывало ребро держателя. Трудно представить себе, что, вынув, коробок потом вернули на место, еще труднее — что спичку зажгли здесь и, рискуя загасить пламя, понесли в малую ризницу, чтобы поджечь ежедневник.

Массингем вернулся и сказал:

— Полотенце в соседней комнате абсолютно сухое и лишь чуть-чуть запачканное. Похоже, Бероун всего лишь вымыл руки, когда пришел. Странно, что он не оставил его здесь, — разве что не нашел, куда повесить. Но гораздо более странно, что убийца, если предположить, что убийца существует, воспользовался не им, а маленьким посудным полотенцем.

— Если он сразу не догадался прихватить большое с собой на кухню, — заметил Дэлглиш, — то едва ли захотел бы возвращаться за ним. Слишком много крови, слишком велик риск оставить следы — лучше уж воспользоваться тем, что под рукой.

Кухня была единственным помещением, в котором имелись вода и раковина; вымыть руки и посуду можно было только здесь. Над раковиной висело зеркало, намертво прикрепленное к стене, а под ним — простая стеклянная полка. На ней лежала банная сумочка с расстегнутой молнией, внутри — зубная щетка, тюбик пасты, сухая фланелька для лица и початый кусок мыла. А рядом — более интересная находка: узкий кожаный футляр с поблекшим золотым вензелем PSB. Рукой, снова затянутой в перчатку, Дэлглиш приподнял крышку и обнаружил внутри то, что и ожидал: точно такую же бритву, как та, что обличительно лежала возле правой руки Бероуна. На шелковой подкладке крышки имелась пластина с именем поставщика — П. Дж. Беллингем, — выполненным старомодным росчерком с завитушками, и адрес: Джермин-стрит. Беллингем — самый дорогой и престижный лондонский парикмахер, снабжавший также опасными бритвами клиентов, так и не освоивших современные методы бритья.

Не найдя ничего интересного в туалете, они двинулись дальше, в главную ризницу. Оказалось, что именно здесь Харри Мак собирался провести ночь. В углу было постлано нечто вроде старого армейского одеяла с обтрепанными краями, задубевшее от грязи; его зловонный дух, смешиваясь с запахом ладана, вызывал несообразное ощущение благочестия и мерзости одновременно. Рядом валялись бутылка и кусок грязной веревки, а на расстеленной газете лежали горбушка ржаного хлеба, огрызок яблока и сырные крошки. Массингем растер одну на ладони и понюхал.

— Рокфор, сэр. Вряд ли Харри сам мог позволить себе такой сыр.

Никаких свидетельств того, что Бероун тоже успел поесть, к сожалению, не было — это могло бы помочь установить приблизительное время смерти, — но он совершенно очевидно либо заманил Харри в церковь обещанием ужина, либо, что более вероятно, поделился с ним провизией прежде, чем сам собирался приступить к трапезе, поскольку Харри наверняка был голоден и не хотел ждать.

Ризница была так знакома Дэлглишу по детским воспоминаниям, что оказалось достаточно одного беглого взгляда, чтобы он мог с закрытыми глазами назвать полный перечень аксессуаров высшего церковного благочестия: пакетики с благовониями на верхней полке шкафа, ладанка и кадило, распятие и — за выцветшей красной саржевой занавеской — отделанное кружевами облачение с коротким накрахмаленным стихарем. Однако сейчас все его мысли были сосредоточены на Харри Маке. Что пробудило его от хмельного сна и заставило встать: крик, голоса ссорящихся, звук падения тела? Но мог ли он отсюда услышать что бы то ни было? Словно подслушав его мысли, Массингем произнес:

— Он мог проснуться от жажды, пойти в кухню попить воды и стать случайным свидетелем преступления. Эта эмалированная кружка скорее всего принадлежит ему. Отец Барнс должен знать. Если повезет, на ней могут найтись отпечатки. Или, возможно, он шел в уборную, потому что я сомневаюсь, что он мог что-либо услышать отсюда.

И едва ли, мысленно добавил Дэлглиш, он после этого направился в кухню помыть руки. Вероятно, Массингем прав. Харри уже расположился на ночь, а потом ему захотелось пить. Если бы не эта фатальная жажда, он мог все еще беззаботно спать.

Снаружи, в проходе, словно бегун, разминающийся перед стартом, топтался на месте Феррис.

— Пресс-папье, кружка, посудное полотенце и ежедневник очень важны, и еще в очаге есть обломок спички, которую, судя по всему, недавно зажигали. Все это нам понадобится. Но еще будет нужен весь мусор из камина и отстойник из-под раковины. Есть вероятность, что убийца умывался в кухне.

На самом деле всего этого можно было и не говорить, а уж Чарли Феррису и подавно. Он был лучшим специалистом по обследованию мест преступления в столичной полиции, и Дэлглиш, начиная новое расследование, всегда надеялся, что он окажется свободен. Прозвище Хорек идеально подходило ему, хотя его редко произносили в присутствии Чарли. Феррис был очень мал ростом, рыжеволос, с острыми чертами лица и таким сверхчувствительным обонянием, что, по слухам, унюхал самоубийцу в Эппинг-Форесте раньше, чем до того добрались дикие хищники. В свободное время он пел в одном из самых известных лондонских любительских хоров. Дэлглиш, слышавший его на концерте в полицейском клубе, не мог поверить, что столь тщедушная грудь и хрупкое тело могут исторгать из себя такой мощный, звучащий, как орган, бас. Феррис был одержим своей работой и даже придумал наиболее удобный для нее костюм: белые шорты и трикотажная рубашка, синтетическая купальная шапочка, плотно облегающая голову, чтобы предотвратить попадание волос на обследуемые объекты, латексные перчатки, тонкие, как у хирурга, и резиновые банные шлепанцы на босу ногу. Его кредо состояло в том, что не существует убийцы, который не оставил бы на месте преступления хоть каких-то следов своего присутствия. А если так, то Феррис их найдет.

В проходе послышался шум. Это прибыли фотограф и дактилоскопист. Дэлглиш узнал голоса: рокочущий — Джорджа Матьюза, клявшего пробку на Харроу-роуд, и тихий — отвечавшего ему сержанта Робинса. Кто-то рассмеялся. Они не были ни черствыми, ни особо бесчувственными, но не были они и сотрудниками похоронного бюро, коим по долгу службы предписывается демонстрировать профессиональную почтительность перед лицом смерти. Эксперт-биохимик еще не приехал. Среди наиболее выдающихся ученых судебно-медицинской лаборатории столичной полиции были женщины, и Дэлглиш, зная за собой старомодную чувствительность, в которой никогда бы им не признался, всегда радовался, если удавалось увезти обезображенные трупы до того, как появлялись эти женщины-эксперты, чтобы сфотографировать следы крови и взять все необходимые образцы. Он предоставил Массингему приветствовать новоприбывших и вводить их в курс дела. Ему же пора поговорить с отцом Барнсом. Но сначала, прежде чем мальчика увезут домой, он хотел перекинуться словом с Дарреном.

— Его бы давно уже здесь не было, сэр, — оправдывался сержант Робинс, — но этот чертенок нас одурачил. Сначала мы никак не могли вытянуть из него адрес, а когда он наконец его назвал, тот оказался ложным — такой улицы вообще не существует. Отправься мы туда — потеряли бы чертову кучу времени. Думаю, теперь он уже говорит правду, но для этого мне пришлось припугнуть его комиссией по делам несовершеннолетних, уполномоченным по наблюдению за малолетними правонарушителями и бог знает чем еще. Кроме того, он пытался от нас улизнуть. Хорошо, что я в последний момент успел его сцапать.