Литературоведение конца XIX — начала XX века изучало биографию писателя отдельно от его поэтики. Затем наступила эпоха преимущественного внимания к мастерству. «Если наука о литературе хочет стать наукой, она принуждается признать “прием” своим единственным “героем”», — гиперболически обозначил эту позицию в 1921 году Роман Якобсон. Однако пристальное внимание к тексту как таковому закономерно приводило к погружению в биографию. Так произошло с Юрием Тыняновым, шагнувшим от «чистой» филологии к созданию романов о Кюхельбекере, Грибоедове и Пушкине. Так случилось и с Юрием Лотманом, перешедшим от «строгих» методов к вдохновенной «реконструкции» личности в книге о Карамзине.

Личность и прием — так можно определить главную проблему, стоящую теперь перед теми, кто пишет о классиках поэзии и прозы. Невозможно понять художника слова без постижения его земной судьбы. Невозможно понять творческого человека без проникновения в законы построения его произведений. Сопряжение биографии и поэтики — вот наша цель, для достижения которой понадобятся разные средства. Блок, быть может, особенно наглядный пример в этом смысле — как художник поэтического слова и как художник собственной жизни.

В дневнике 1918 года Блок пробует выстроить свои воспоминания об отношениях с Любовью Дмитриевной в хронологическом порядке, но сбивается в различении событий 1899 и 1900 годов.

«Приехали в Шахматове (лето 1899). Я стал ездить в Боблово как-то реже, и притом должен был ездить в телеге (верхом было не позволено после болезни). Помню ночные возвращенья шагом, осыпанные светляками кусты, темень непроглядную и суровость ко мне Любови Дмитриевны». И далее: «К осени я, по-видимому, перестал ездить в Боблово (суровость Любови Дмитриевны и телега). И с начала петербургского житья у Менделеевых я не бывал, полагая, что это знакомство прекратилось».

Любовь Дмитриевна в «Былях и небылицах» относит описанное выше к 1900 году, комментируя: «К разрыву отношений, произошедшему в 1900-м осенью, я отнеслась равнодушно. Я только что окончила VIII класс гимназии, была принята на Высшие курсы…» И потом: «О Блоке я вспоминала с досадой. Я помню, что в моем дневнике, погибшем в Шахматове были очень резкие фразы на его счет вроде того, что “мне стыдно вспоминать свою влюбленность в этого фата с рыбьим темпераментом и глазами…”. Я считала себя свободной».

Следующий этап развития отношений Блока и Любови Дмитриевны начинается 7 марта 1901 года: он случайно встречает ее на Васильевском острове, куда пришел покупать таксу, которую потом назовет Краббом. Она идет на Бестужевские курсы, он тайком следует за ней. Между тем Любовь Дмитриевна его замечает, потом она напишет: «…Около курсов промелькнул его профиль, — он думал, что я не видела его. Эта встреча меня перебудоражила».

В тот день написаны первые блоковские стихи, отразившие реальный момент в развитии его отношений с Любовью Дмитриевной:

(«Сбылось пророчество мое…»)

Это восьмистишие войдет потом в первую главку раздела «Стихи о Прекрасной Даме». Обратим внимание на мотив смерти: «Перед грядущею могилой…» — почему? Это мы проясним далее. А в автографе было еще четверостишие, помещенное как бы в качестве эпиграфа перед процитированным текстом:

В канонический текст трилогии эти строки не вошли, хотя они много говорят об отношении Блока к мартовской встрече, перекликаются с описанием ее в дневнике. А через три дня Блок сочиняет необычное стихотворение «Пять изгибов сокровенных…» с целью «запечатать» свою тайну. Оно, что называется, «для себя» и не будет опубликовано вплоть до 1919 года. Там перечисляются загадочные цифры: «Семь и десять по краям, / Восемь, девять, средний храм…» На поверку это всего-навсего номера линий Васильевского острова, по которым юный поэт идет за той, что еще не стала адресатом его лирики, но очень скоро ею будет.

Потом наступает «мистическое лето», как его назовет Блок впоследствии. Блок часто приезжает из Шахматова в Боблово в белом студенческом кителе на белом коне по кличке Мальчик. Любовь Дмитриевна сидит на террасе в желтовато-розовом платье, в руках у нее книга и цветок красной вербены. Начинается разговор. Однажды Блок признается, что пишет стихи, а в следующий раз привозит четыре стихотворения. Любови Дмитриевне нравится сонет с греческим названием «Аγρафа δоγμаτа» («Неписаные догматы»), а стихотворение «Servus — Reginae» («Раб — Царице») повергает ее в волнение последней строфой:

В этих, написанных полтора года назад стихах лирическое «ты» достаточно отвлеченно, но у Любови Дмитриевны, по ее словам, «щеки зарделись пожаром». Поэт как бы приглашает ее примериться к роли Царицы…

Четвертого июня 1901 года написано первое легендарное стихотворение Блока.

Что мы имеем в виду под «легендарностью»? «Legenda» по–латыни — герундив от глагола «legere» («читать»), буквально значащий «то, что должно быть прочитано». С этой точки зрения легендарными становятся стихи не просто «лучшие», а самые читаемые, хрестоматийные, вошедшие в канон русской поэзии и адекватно представляющие автора. Стихи, которые представители культурного сообщества помнят наизусть или «близко к тексту». Стихи, для разговора о которых достаточно процитировать несколько начальных строк:

Курсив — авторский — отсылка к стихотворению Владимира Соловьева

«Зачем слова? В безбрежности лазурной…», где есть строки:

Сначала Блок дает к своей четвертой строке сноску, а готовя последнее свое собрание (вышедшее уже посмертно, в 1922 году), выносит Соловьевские строки в эпиграф. Перекличка здесь не только словесная, но и ритмическая. Начав стихотворение шестистопным ямбом, автор в четвертом стихе переходит на пятистопный, а затем идет своеобразный диалог двух размеров. Два голоса, теза и антитеза звучат и в финале: