У выхода из большой губы в океан, между сопок, там, где на одной из них, на Бабушке, были маяк и вышка для наблюдения за морем, шлюпка с Машиным отстала от судна.

«Тут собирается Муравьев окружить и взять в плен английский флот, — думал он. — Дай-то бог…»

Машин вернулся в Петропавловск. Он вылез из шлюпки и, держа в руках форменную фуражку, долго стоял на песке, как бы не зная, куда идти. Перед ним были тощие лица столпившихся обывателей, с удивлением смотревших на своего начальника. Стаи линявших собак бродили повсюду. Сушилась рыба на вешалах.

Машин отер потный лоб, как бы желая опомниться. Великие планы, концерты знаменитой виолончелистки, ящики с шампанским, тосты за новую эру — все пролетело как сон. Но он чувствовал, что Муравьев побывал тут не зря, что, видно, где-то собирается гроза и ее ждут в эти края, а где гроза, там и почести.

«Быть войне! — почувствовал Машин. — Не зря он приезжал».

Не зря мелькнула на Камчатке эта богатая жизнь, пела виолончель парижанки, и лилось шампанское, и, видно, на самом деле не за горами было время, когда сюда нагонят людей, когда грянут батареи и польется кровь…

«Иртыш» шел к югу.

Где-то за горизонтом был таинственный для европейца новый мир. Сахалин, Япония, берега Татарии… «Байкал» ушел туда на открытие. Судьба этого судна тревожила губернатора. Муравьев желал сам разыскать Невельского, встретить его и, может быть, войти вместе с ним в лиман Амура, сделать первый шаг к сближению России с древними странами Востока — Китаем и Японией. Но пока никаких признаков ни Китая, ни Японии. Шумело холодное море… Изредка виднелся парус китобоя…

Солнце еще не всходило. Слева, низко над океаном, занимается желтая заря. Небо с редкими звездами совершенно голубое. Паруса в тени. С кормы они кажутся черными. Видны черные силуэты матросов, навалившихся животами на реи.

Заря краснеет, и полоса ее подымается над медленно и шумно волнующимся морем. Его ровное, но тяжелое дыхание вздымает судно, клонит мачты, качает горизонт…

Капитан и генерал-губернатор с подзорными трубами на полуюте осматривают дали, открывающиеся из-под ночной завесы.

«Нет «Байкала»!» — думает Муравьев.

«Нет «Байкала», — озабоченно думает Поплонский. — Как идти дальше?.. Карт нет, глубины не исследованы. Все предосторожности приняты, но каждый миг может быть катастрофа…»

— Идем пять-шесть узлов, — показывая ладонью на темные волны, говорит капитан по-французски, обращаясь к генерал-губернатору.

Муравьев молчит. Воротник его шинели поднят. Ветерок, прохладно, сыро. Муравьев чувствует себя отлично… Он человек привыкший ко всякому климату и готовый ко всяким случайностям.

«Я могу сказать государю, — думает он, — что сам плавал по Тихому океану. Входил в Курильский пролив, сам пересек Охотское море, был у Сахалина. Штормы, тайфун в Охотском море перенес сам! Для Петербурга достаточно. Там и поездка в Якутию — чуть не подвиг… Ни один из губернаторов Сибири не посмел сюда носа показать. Да что сюда! На побережье никто не бывал, Камчатки никто не видал! Государь сам вечно в пути, не боится дорог, хотя его вон вывалили под Пензой из кареты. С него пример беру, не стесняясь расстояниями и тяготами, так и скажу в Петербурге».

В полдень стала видна синяя полоска — северный берег Сахалина. Наутро «Иртыш» подошел к нему. Качка была порядочная. Муравьеву не очень хотелось съезжать на берег в такое волнение, но надо было.

На берегу ни признака жизни. Ни дыма, ни следа человеческой ноги. Не только никакого влияния Китая или Японии вообще, но ни лодки, ни паруса на поверхности моря. Казалось, тут край земли. На суеверного человека может напасть ужас.

Дул холодный ветер. Небо хмурилось. «Сентябрь месяц, — думал губернатор, — а такой холодище, гораздо прохладней, чем на Камчатке…»

Скрестив руки, губернатор долго стоял на песке. Его спутники — Струве, Штубендорф и рослый поручик Ваганов, всегда с охотой кидавшийся выполнять рискованные поручения, ждали. Всем надоело, все прохаживались; даже вышколенный и педантичный Струве припадал на ногу, как свищёная лошадь, но губернатор стоял не шелохнувшись.

«Пусть подольше подождут и хорошенько запомнят, как высаживались на Сахалин, — подумал Муравьев, замечая нетерпение чиновников. — Пусть помнят, как я искал «Байкал», пусть поймут, как важно это для России, какое значение этому я придаю. Пусть помнят, что тут стоял губернатор… Уж одним тем, что губернатор стоит на Сахалине, вновь утверждается исконное право России на этот полуостров. Это не забудется. Станут потом показывать это место и говорить, что вот, мол, здесь стоял Муравьев, смотрел на пустынное море и ждал «Байкал»… Сейчас, конечно, им не очень нравится… но пусть потерпят».

Ветер ударил с силой и хлестнул песком в лицо губернатора.

— Но хотя бы след какого-нибудь сахалинского Пятницы!

Муравьев с глубокомысленным видом прошелся по песку, носком начищенного сапога ковыряя белое щепье, нанесенное когда-то прибоем и как бы вросшее в отмель.

«Как могли Хвостов и Давыдов[22] оставить на этом острове пятерых матросов? — думал он, вспоминая, что Невельской рассказывал ему в Петербурге, в гостинице «Бокэн». — Какая судьба их? Где они? Жив ли хоть один? Невельской желал выяснить это.

История историей, а в настоящем мало утешительного. Где же Невельской? Это становится загадочным». На крайний случай Муравьеву хотелось бы встретить его в море, как бы сопутствовать Невельскому при его открытиях. «Наивные мечты! — подумал он. — А ведь я желал вместе с Невельским пройти в лиман». Но, кроме того, заботила деловая сторона — судьба открытия; надо было знать основное, важное и серьезнейшее — доступна ли река…

Губернатор пошел к шлюпке. Он не сказал никому ни слова. На судне Муравьев вызвал капитана в свою каюту.

— Идем на юг, Владимир Петрович, нам необходимо встретить Невельского.

Поплонский пытался возражать, но губернатор не стал его слушать.

— Куда мы идем? — спросила Екатерина Николаевна, появляясь в салоне, когда ушел капитан.

— На юг, к лиману Амура!

Взглянув в открытый иллюминатор, где сквозь брызги виднелись низкие пески Сахалина, Муравьева повела плечами.