— По счастью, сударыня, мы здесь с вами один на один. Мы можем лгать, сколько нам заблагорассудится, — холодно произнес Дервиль, который, забавляясь в душе, намеренно разжигал гнев графини с целью вырвать у нее какое-нибудь неосторожное признание: прием, обычный у юристов, привыкших не терять спокойствия, тогда как их противники или клиенты выходят из себя. «Что ж, война так война», — подумал он и в мгновение ока измыслил подвох, чтобы сразу убедить графиню в слабости ее позиций. — Существует доказательство того, что первое письмо было вам вручено, сударыня, — продолжал он, — а в этом письме содержались ценные бумаги.

— Неправда, никаких бумаг там не было!

— Значит, вы получили это письмо? — подхватил с улыбкой Дервиль. — Видите, вы попались в первую же ловушку, поставленную вам юристом, а воображаете, что можете бороться с правосудием.

Графиня покраснела, затем побледнела, она закрыла лицо руками. Потом, поборов стыд и обретя хладнокровие, присущее подобным женщинам, она сказала:

— Поскольку вы поверенный человека, называющего себя графом Шабером, будьте любезны…

— Сударыня, — перебил ее Дервиль, — пока еще я ваш поверенный в такой же мере, как и полковника. Неужели вы полагаете, что я хочу потерять такую ценную доверительницу, как вы?! Но вы не хотите меня слушать…

— Говорите, сударь, — сказала она приветливо.

— Ваше состояние перешло к вам от графа Шабера, а вы оттолкнули этого несчастного. Вы так богаты, а граф по вашей милости вынужден побираться. Сударыня, адвокаты весьма красноречивы, когда дело красноречиво само по себе. Не забывайте, что в этом деле имеются обстоятельства, способные возбудить против вас общественное мнение.

— Что ж, сударь, — ответила графиня, разгневанная манерой Дервиля, сжигавшего ее на медленном огне, — допустим даже, что ваш Шабер существует, но у меня дети! Ради них суд утвердит мой второй брак, а я отделаюсь суммой в двести двадцать пять тысяч франков, вернув ее господину Шаберу.

— Сударыня, нам неизвестно, как взглянет суд на моральную проблему дела. Если, с одной стороны, имеются мать и двое ее детей, то с другой — страдает человек, раздавленный несчастьями, состарившийся по вашей вине, из-за вашего жестокосердия. Где он найдет себе жену? Да и потом, вправе ли судьи преступить закон? С точки зрения закона, за вашим браком с полковником сохраняется приоритет. А кроме того, поскольку вы будете выставлены в черном свете, вы рискуете приобрести еще одного противника, и притом нежданного. И от этой-то опасности я и хотел бы вас избавить.

— Новый противник? — спросила графиня. — Кто же это?

— Граф Ферро, сударыня.

— Граф Ферро слишком привязан ко мне самой и слишком уважает меня как мать своих детей…

— Не говорите таких пустяков юристам, — прервал ее Дервиль, — мы привыкли читать в человеческих сердцах. Сейчас господин Ферро не имеет ни малейшего желания расторгнуть свой брак и, несомненно, обожает вас, но если кто-нибудь шепнет ему, что ваш брак могут признать недействительным и что вы, его супруга, будете заклеймены общественным мнением как преступница…

— Он встанет на мою защиту.

— Нет, сударыня.

— Но чего ради он покинет меня?

— Для того, чтобы жениться на единственной дочери какого-нибудь пэра Франции и унаследовать от него это звание по указу короля.

Графиня побледнела.

«Попалась! — подумал Дервиль. — Теперь ты в наших руках, дело несчастного полковника выиграно».

— Тем более, сударыня, — сказал он вслух, — что совесть его будет спокойна, ибо речь идет не о каком-нибудь проходимце, а о человеке прославленном, о генерале, графе, кавалере ордена Почетного легиона, награжденном Большим офицерским крестом. Ежели человек этот потребует вернуть ему жену…

— Довольно, довольно, сударь! — сказала она. — Лучшего поверенного, чем вы, мне не надо! Как же быть?

— Идти на мировую.

— Любит ли он меня по-прежнему? — спросила графиня.

— Думаю, что иначе и быть не может.

При этих словах графиня гордо вскинула голову. Луч надежды зажегся в ее глазах; быть может, она рассчитывала сыграть на том чувстве, которое питал к ней ее первый муж, и с помощью какой-нибудь женской хитрости повернуть дело себе на пользу.

— Я буду ждать ваших приказаний, сударыня; и в зависимости от них либо мы предъявим наши бумаги в суд, либо вы соблаговолите сами зайти ко мне, чтобы выработать условия соглашения, — сказал Дервиль, откланиваясь.

Через неделю после этих переговоров, в прекрасное июньское утро, супруги, разлученные обстоятельствами почти сверхъестественными, прибыли с двух противоположных концов Парижа, чтобы встретиться в конторе их общего поверенного. Деньги, которыми Дервиль щедро снабдил полковника, позволили ему одеться прилично его положению. Мнимоусопший приехал в весьма недурном кабриолете. На Шабере был теперь со вкусом подобранный парик, синий суконный костюм, белоснежное белье, в вырезе жилета виднелась красная лента, на которой носят орден Почетного легиона. Вместе с прежними широкими привычками полковник обрел и свою былую военную выправку. Держался он прямо. На лице его, важном и загадочном, читалось счастье, все воскресшие надежды на счастье, оно казалось помолодевшим и более красочным, если позволительно позаимствовать у живописцев одно из самых характерных их выражений. Он так же мало походил на прежнего Шабера в поношенной шинели, как мало походит стертый грош на только что отчеканенный золотой.

Прохожие с первого взгляда признавали в нем прекраснейший обломок нашей старой армии, одного из тех героев, в которых отражена наша национальная слава, подобно тому как в осколке зеркала сияет своими лучами солнце. Эти старые солдаты — и сама история, и сама живопись.

У подъезда конторы граф выпрыгнул из экипажа с легкостью юноши. Едва только его кабриолет отъехал от крыльца, подкатила изящная двухместная карета, разукрашенная гербами. Оттуда вышла графиня Ферро в скромном, но обдуманном туалете, выгодно подчеркивавшем девичью стройность ее талии. На ней был прелестный капор, подбитый розовым шелком, который красиво обрамлял ее лицо, оживлял его краски, выгодно скрадывал очертания. Но если клиенты Дервиля как будто помолодели, то контора его ничуть не изменилась и вполне соответствовала описанию, которым мы начинали наше повествование.

Симонен завтракал, привалившись плечом к раме распахнутого настежь окна: он всматривался в голубой квадрат неба, открывавшийся над узким двором, замкнутым с четырех сторон почерневшими строениями.

— Ага! — воскликнул юный писец. — Кто хочет держать пари на какое-нибудь представление? Вон тот генерал с красной ленточкой — это прежний полковник Шабер.

— Наш патрон — сущий чародей, — сказал Годешаль.

— На сей раз, значит, нам не удастся сыграть с ним шутку? — спросил Дерош.

— Об этом позаботится его супруга, графиня Ферро, — ответил Букар.