Ноги у меня подкашивались, и я села, радуясь, что хотя бы не упаду. Я была близка к обмороку и дрожала всем телом. Его доброта оказалась для меня больнее самого сурового гнева. Нахлынувшее раскаяние было нестерпимо горьким. Он привлек меня к себе и, приникнув головой к моему плечу, спросил:

– Мэри, не было ли в городе каких-нибудь странных слухов?

Я, как могла, ответила, что нет, не было.

– Странно, – проговорил он. – Если бы тайну раскрыли, весть распространилась бы со скоростью лесного пожара. Но может, ничего не произошло и мерзавец просто воспользовался низким преимуществом фальстарта.

После недолгого молчания он встал и быстро заходил по комнате, восклицая:

– Кто лез в мои личные дела? Кто сунул нос в то, что я тщательно оберегал от посторонних? Чья рука взломала замок? Чей глаз узрел сокровище? Клянусь небом, нет, клянусь адом – ибо инфернального здесь больше, нежели святого, – если это мужчина, то он заплатит мне жизнью, а если женщина, то она отныне и навеки заклеймена пылающей ненавистью Заморны. Великие духи![27] Умереть сейчас, в первом расцвете бытия сойти в хладный могильный мрак, покинуть поле, созревшее для серпа, когда я только вышел на него со жнецами и вся золотая нива моих надежд расстилается впереди, оставить мое королевство в разрухе, а имя Заморны – нарицательным для того, кто обещал, как Бог, а исполнил – как жалкая земнородная тварь, и знать, что это проклятье обрушилось на меня из-за неуемного любопытства какого-то мерзавца, – от такого мог бы ожить труп, а лед в его жилах вскипел бы так, как кипит сейчас моя кровь! Готов поклясться, что эту подлость совершила женщина из мелочного интереса к чужим делам. Они всегда рушили величайшие здания, воздвигаемые мужчиной. Быть может, тут действовала ревность.

И он взглянул на меня.

В тот миг я чувствовала лишь одно сильнейшее желание: чтобы земля разверзлась под ногами и поглотила меня в свою бездну. Я сжалась под взглядом мужа, который не видела, но чувствовала, словно живой огонь. Тысячи лет счастья не изгладили бы из моей памяти этот миг невыносимых страданий. Зрение застлал туман, в ушах гудело, и сквозь этот меланхолический гул я различила звон колокольчика. Через некоторое время в комнату кто-то вошел. Наступила долгая тишина, потом кто-то застонал, словно от сильнейшего горя. Я немного очнулась и увидела Кунштюка: сидя на корточках у ног хозяина и мотая косматой головой, он быстро-быстро говорил с Заморной на языке жестов. Мычание, срывавшееся с его губ, и было теми стонами, которые я слышала. Недолгий разговор закончился, и герцог шагнул ко мне. Вне себя от ужаса, не сознавая, что делаю, я в помрачении рассудка вскочила и бросилась к двери.

– Мэри, – глухо проговорил он, – вернитесь. Вы же не боитесь, что я вас ударю?

Я подчинилась – скорее машинально, нежели почему-либо еще.

– Что ж, – проговорил он почти игриво, – как я выяснил, вы и есть преступница. Вам вздумалось посетить виллу Доуро, не так ли, моя очаровательная герцогиня? Просто чтобы взглянуть на Мину Лори и юного Фицартура, которые вас, мадам, должны заботить не больше обитателей Камчатки. Вы приметили еще особу-двух, чье существование стало для вас новостью. Домой вас оттуда отправил я – по крайней мере так сказал мне Кунштюк. Короче, из-за треклятого женского любопытства вы дали моему врагу преимущество, которое он теперь развивает в полное свое удовольствие. Бремя смертное отяготело на мне, мадам. Думаю, скоро я умру и оставлю вас свободной. Не дрожите так и не бледнейте. Вот, обопритесь на мою руку, а то вы едва стоите на ногах. Я не испытываю к вам ненависти, Мэри, любопытство родилось вместе с вами, как и со всем вашим полом. Однако, милая, – и он пренебрежительно потрепал меня по шее, – я презираю вас от всей души.

– Артур, – проговорила я, пытаясь собрать силы после чудовищного удара, которым стали для меня эти слова, – ваше презрение излишне. Я и без того раздавлена горем, какого не знала ни одна смертная женщина, когда-либо склонявшая главу во прах раскаяния. Я согрешила, но наказание несоразмерно моему проступку.

– Бедняжка, – ответил он, беря мою руку и глядя на меня со смесью жалости и омерзения. – Не корите себя чересчур сурово. Вы не согрешили, ничего подобного – просто обнаружили треклятую женскую глупость, которая сейчас проявляет себя в другой форме. Ну, мэм, что же мы не уроним слезинку-другую? То должно быть ваше последнее средство при первых признаках бури.

– Адриан, я не могу плакать, мои слезы иссушила жгучая скорбь, – сказала я, и в этот самый миг мои глаза наполнились непрошеной влагой. Невыносимая мука стиснула сердце. Я упала на колени и срывающимся от рыданий голосом закричала: – О Заморна! Пожалейте меня! Простите меня в этот раз! Подозревай я хоть в малейшей мере, что поездка затронет один-единственный волосок на голове моего супруга, я бы скорее отрубила себе правую руку, чем вышла в тот день из дома!

– Мне не за что вас прощать, – отвечал он. – Конечно, я знаю, что вы не желали мне зла. Однако я не могу не улыбаться тому, как воплотилась в вас самая сущность женской натуры: слабость, ошибки, раскаяние. Уходите, дитя, я больше не могу с вами говорить. Проклятие одолевает меня. О демон! Сейчас твой черед торжествовать, но я еще возьму над тобой верх! Не жди, что я сойду в могилу! Сейчас я поддался, но я восстану и не дам ее мраморному зеву меня поглотить!

Он прижал руку к сердцу и содрогнулся так, будто все его существо раздирала внутренняя боль.

Что я испытывала, словами не описать, но, видимо, какая-то часть мучений проступила на моем лице, потому что герцог внезапно прижал меня к груди и проговорил:

– Милая моя Мэри, не надо так огорчаться. Вот вам моя любовь, поцелуй совершеннейшего прощения; я не могу не любить ваших печальных глаз. Идите в свои покои, Генриетта, не бойтесь за меня. Я поборюсь в одиночку. Победа или смерть! Такая пытка не может длиться долго. Или я умру, или пойду на поправку. Не горюйте, дорогая, забудьте то, что я сказал о своем якобы презрении, и дайте я вас еще раз поцелую в знак того, что вы прощены окончательно.

С этими словами он вышел. Я удалилась в свою опочивальню – не для сна, как Вы понимаете, а для того, чтобы размышлять над моими злосчастиями, тщетно биться над тайной, окутывающей все обстоятельства этого загадочного дела, и пить горькую чашу, поднесенную к моим губам раскаянием.

Бабушка, сейчас я не могу писать дальше, так что до свидания.

Ваша

М.Г. Уэлсли

Выдержки из дневника доктора Элфорда,

личного врача герцога Заморны

1 июля

Сегодня за завтраком слуга подал мне записку, доставленную, по его словам, одним из лакеев герцогини Заморна. Она была написана изящным почерком ее светлости и заключалась в следующем: