С боевой рубки флагманского броненосца «Тур» была хорошо видна вся гавань, битком набитая боевыми кораблями, транспортами, пароходами, баржами и прочими судами.

— На море тишь и благодать. Самый раз переправляться!

Молодой адмирал продолжил критику, уже с трудом сдерживая эмоции. Имея за плечами пятнадцать морских кампаний, он считал, что высадка должна была начаться еще вчера, и каждый час, не то что день, отсрочки просто губителен.

И незачем ждать прибытия эскадр Ушакова и Сенявина, к парусным линкорам, пусть и паровым, Грейг уже относился с изрядной долей пренебрежения: его броненосцев достаточно, чтобы если не уничтожить, то основательно потрепать весь британский линейный флот.

— Такую силищу собрали… И стоит как привязанная! — Грейг посмотрел в широкую железную прорезь.

Вытянувшиеся линией низкобортные броненосцы дымили трубами и в любой момент могли выйти из гавани, достаточно только подкинуть угля в топки и хорошо раскочегарить машины.

Новые «быки» императорского флота, введенные в строй прошлой осенью числом в пять единиц, являлись улучшенной версией знаменитых «медведей», которыми он командовал в бою у Копенгагена.

Все они были задействованы на прикрытии транспортов в Булони. Да и в Кале стояло четыре броненосца русского типа, но построенных на шведских и датских верфях. Целая дюжина, способная страшным ударом орудийных клыков смести любого врага с водной глади Ла-Манша.

Да хоть весь британский флот, со всеми его знаменитыми адмиралами и капитанами!

Грейг скрипнул зубами — адмирала беспокоили полученные сведения, что британцы уже построили броненосный корабль, способный сразиться с русскими на равных. И якобы сей «мастодонт», названный «Дредноутом», то есть «Неустрашимым», уже стоит в Темзе и готов к бою.

«Нельзя откладывать операцию! Никак нельзя!»

Эта мысль пронизывала всю душу. Грейг, обучавшийся в Англии, прекрасно знал возможности британских верфей и заводов и считал, что уже через год британцы смогут выставить броненосный флот, по числу кораблей не уступающий русскому. А прекрасно обученных моряков и офицеров было не просто с избытком — на союзный объединенный русско-франко-испанский флот хватило бы, да еще осталось.

«Промедление смерти подобно!»

— Ваше превосходительство! С берега сигналят: «В действие вступил приказ Буки!»

Голос вахтенного офицера моментально отвлек адмирала от черных мыслей, и с души тут же рухнул тяжелый камень. С нескрываемым облегчением Грейг выдохнул всего одно слово:

— Наконец-то!!!

Булонь

— Да что же это такое?!

Колокольный звон оглушал, словно кузнечным молотом били прямо в душу, — Петр только раскачивался на ногах, абсолютно беспомощный, зажав ладонями уши и накрепко закрыв глаза веками. Но такая защита оказалась совсем ненадежной. Звук все равно вибрировал в мозгу, давя на затылок и виски неимоверной болью, а в глазах то и дело разрывались огненные вспышки, отдающие ослепительным светом чудовищной электросварки, от которой ум за разум заходил.

— Да пропади ты пропадом!

Петр простонал, не в силах сдерживать чудовищную боль, проклиная свое бессилие. И словно колдовское заклинание, его отчаянный выкрик достиг нужного результата — звон резко оборвался, будто пономарь повис на биле, цепко держа веревку и упираясь ногами, а свет померк, погрузив мозг в темноту: неведомый спаситель повернул рубильник, отключив электричество.

— Ух ты…

Выдох непроизвольно вырвался из груди, принеся собою умиротворенность и спокойствие, словно у несчастного страдальца забрали неимоверный труд, — наверное, такое же облегчение испытал Геракл, когда с его плеч сняли небесный свод.

— Ба! Опять, на том же самом месте!

Восклицание вырвалось из груди само по себе, стоило Петру разомкнуть веки. Он не ослеп, как боялся, и не оглох, а потому радостное щебетание птичек, порхающих с ветки на ветку, гудение шмелей, стрекот кузнечиков вливались в уши сладкой музыкой. А глаза видели ту самую церковь, которая вот уже несколько раз была в его снах.

Сияющие свежей побелкой кирпичные стены, блистающая золотом маковка купола, увенчанная православным крестом, — святой храм каким-то чудесным образом очистил его душу, принеся спокойствие и умиротворенность. Сразу же захотелось упасть на мягкую зеленую траву, чтобы видеть плывущие по голубому небу белые облака, прищуривая глаза от нестерпимого золотистого блеска.

— Боже, как хорошо!

Петр был счастлив, его сейчас ничто не тревожило, душа умилостивилась. И, может быть, впервые за долгие годы он обрел то безмятежное спокойствие, о котором мечтал всю жизнь. Но в подсознании словно засела маленькая заноза, которая не позволяла ему окунуться в радостную купель бытия, и эта самая игла с каждым разом все больнее давила, покалывала, безжалостно на чав терзать душу. Петр непроизвольно дернулся, поняв причину беспокойства.

Звон?!

Колокола не били всенощную, как всегда происходило во снах, будто дали монашеский обет молчания и ничем не хотели нарушать опустившуюся на землю тишину.

— Нет, так дело не пойдет! — удивленно пробормотал Петр. — Это выходит за рамки сценария…

Император поднялся и осмотрелся еще раз. Чудную деревенскую пастораль ничто не нарушало, не было вокруг ни людей, ни скотины, ни птиц, как Петр ни присматривался.

— Да что же это такое? Ничего не вижу, зато все слышу. Чудеса, да и только!

В полной задумчивости Петр прошелся по мягкой траве, уже настороженно поглядывая по сторонам, хотя привычного беспокойства внутри не имелось. И тут его пронзила одна мысль, о которой он как-то в эти секунды запамятовал: «А где же мой добрый дедушка, мать его за ногу?! Ведь у этой церкви у меня с ним постоянно „стрелка“ забита, всякие „базары“ терли! Хорошо, что больше не дерется и меня не поучает… Ох, грехи мои тяжкие, как же я сочувствую его бедным подданным, что имели такого царя, не к ночи буде он помянут!»

Петр повертел головой — но ни долговязого царя, ни его расфуфыренного, преданного как пес, но вороватого Алексашки Меньшикова не наблюдалось. Это обстоятельство сразу же озадачило.

— Не понял! — воскликнул он. — Выходит, этой сладкой парочке на Божий свет появляться нельзя?! Либо ночью шастают, либо в сумерках приходят, на закате. Грехов, видно, много, но не все тяжкие, раз хоть на край солнца им дают полюбоваться!

Петр ущипнул себя за ногу, больно, как гусь своим клювом, но чудный сон продолжался. Так же ярко светило солнце, зеленела кругом травушка-муравушка, а из рощи слышалась перекличка птичьих голосов: птахи лесные то ли перебранивались меж собой, то ли, совсем наоборот, изнывали от внезапно навалившегося счастья.