– Наверно, подумали, что я испугался…

Гиорги встретился с Сосо на улице, в самом людном месте, и сразу же сказал:

– Священник не согласился.

– Знаю.

– Остался только один вариант.

– Какой?

– Оружие в самолет должна занести та девушка, возлюбленная Геги.

– А как?

– На животе, как беременная жена.

– Она еще не жена.

– Поэтому он вначале женится, а сразу после свадьбы и отправимся.

– А он согласится?

– Не знаю, но ты должен ему сказать, и так сказать, чтобы он согласился.

– Гега понятно, а Тина?

– Ее зовут Тина?

– Да, Тина.

– Тину уговорит Гега. Другого пути нет. Времени мало, – уже уходя, сказал напоследок Гиорги.

Сосо какое-то время еще постоял, потом перешел через улицу и ушел в другую сторону.

– А снег уже сошел? – нарушив царившую в монастырском дворе тишину, удивленно спросил Дато у отца Тевдоре.

– Солнце осеннее, но все же это солнце. Через неделю опять снег пойдет.

– Как здесь спокойно.

– Здесь покой, а человеку покой нужнее, чем спокойствие.

– Ты позвал меня ради этого покоя?

– Нет. Почему ты не привез Гегу?

– У него – то съемки, сказал, что обязательно приедет на той неделе.

– Я хотел, чтобы Гега сегодня тоже был здесь, хотел вам обоим сказать.

– Что сказать?

– Знаю, что вы уже решили уехать.

– Пока еще ничего не решено.

– Я потому тебе это говорю, что знаю – если Гега решится, ты тоже с ним пойдешь.

– Они пока еще ничего не решили, я же сказал.

– А я тебе говорю, что чувствую. Гега потому сюда и не идет, что уже все решено.

– Говорю же, нет.

– Ты можешь ничего мне не говорить. Я не потому хотел тебя повидать, наоборот – хотел сказать то же, что и другим, но они чужие, и у них нет того, чем больше других одарил тебя Господь.

– И чем это?

– Благоразумием. Может, на других языках и нет такого точного слова. Слова, обозначающего, что действия человека определяются одновременно и разумом, и душой.

– Ты же знаешь, что сейчас не я решаю.

– Поэтому и говорю тебе: если ты откажешься и не пойдешь с ними, они задумаются над тем, что человеческая жизнь все же дороже любой великой идеи.

– Жертв не будет. Ты же веришь мне, знаешь, что я никогда никого не убью. Лучше я сам стану жертвой, чем кто-то другой. Это так.

– Вы не убьете, но они убьют. Своих же пассажиров убьют, невинных людей, и…

– А обвинят нас?

– Конечно, вас, но хуже этого будет то, что отвечать за убитых ими людей действительно придется вам…

– Почему нам?

– Потому что их убьют из-за вас.

– Жертв не будет.

– Будут! Вы плохо знаете людей, которым собирается нанести такую пощечину. Гега, видимо, думает, что там его ждет очередной спектакль или фильм, в котором он должен сыграть определенную роль.

– Если сбежит несколько человек, от такой империи разве убудет?…

– Для них ничего не значат ни сотни, ни тысячи, люди вообще не имеют значения…

– Тем более.

– Но они не выносят чужих спектаклей. Они любят только собственные постановки и не простят оскорбления.

– Мы никого оскорблять не собираемся.

– Вы не представляете, насколько злыми становятся гордецы, когда дорываются до власти.

– Эта власть ничего не смогла сделать с угнавшими самолет литовцами и отпустила их.

– Вот поэтому советская власть и не повторит этой ошибки. Вас они не выпустят!..

– Мы пока еще ничего не решили.

– Но потом будет уже поздно решать. Поэтому мне и надо видеть Гегу. Он, наверное, думает, что отступать уже стыдно, а я хочу, чтобы он знал, что мысли о Боге гораздо важнее, чем мнение тех, кто хочет его использовать…

– Если Гега сам не захочет, его никто не сможет ни использовать, ни заставить сделать что-нибудь, чего он сам не хочет.

– Поэтому я и хочу видеть Гегу, пока еще не поздно. Я подожду его здесь и скажу, все скажу. Передай, что я его жду…

– Передам.

– Каждый день жду.

– Передам.

Когда Дато стал спускаться по склону и уже отошел на приличное расстояние от монастыря, он еще раз обернулся. Посмотрел туда, где его друг-монах неподвижно стоял у входа. Подняв руку, еще раз попрощался с ним. Потом повернулся, продолжил путь и ушел. Ушел…

Эта свадьба была похожа на традиционную грузинскую свадьбу, но в то же самое время и не была похожа. Все как будто было так, как и должно было быть, но можно было заметить, что некоторые гости ждут чего-то непривычного, особенного, и это ожидание их тревожит. Хотя остальные, для которых это было всего лишь бракосочетание счастливой молодой пары, конечно, веселились, а некоторые из них даже самозабвенно отрывались.

Невеста, у которой уже наметился выдававший беременность животик, похоже, устала, но мать Геги, с чисто материнской интуицией, что-то почувствовала. Она точно не знала, что происходит, но явно чувствовала налет какой-то грусти, сопровождавший все это веселье, танцы и песни.

Особенно странным показалось Нателле поведение одного гостя, которого она не знала и с которым Гега, так и не сумев уговорить его войти в ресторан, долго и очень эмоционально беседовал у входа. О чем был разговор, Нателла не слышала, но она чувствовала, что сын спорит с этим человеком и что-то пытается ему объяснить, а незнакомец не соглашается с женихом. Затем гость ушел так же, как и пришел, – не заходя в ресторан.

Матери Геги показалось, что незнакомец, который явно был старше ее сына (это был Гиорги), до того как уйти, даже погрозил пальцем Геге, стоявшему понуря голову. Вернувшись в ресторан, сын уже ни разу не улыбнулся. Ни тогда, ни потом Нателла так и не узнала, действительно ли так все и было или ей только померещилось.

Единственное, что она хорошо запомнила, это заботы о гостях. Гостей было довольно много. Как хозяйка, Нателла старалась никого не забыть, всем уделить внимание, и поэтому ей было не до сына. Но все же она старалась держать его в поле своего зрения: всю свадьбу мать искала Гегу глазами, особенно после того, как внесли голубей.

Тогда в Грузии была такая традиция – на свадьбу символически приносили пару голубей и дарили новобрачным, но потом, уже после всего случившегося, никто не смог вспомнить, откуда на этой свадьбе взялись голуби. Может, это была чья-то шутка, ради которой их и принесли на свадьбу Геги и Тины, ведь после того как голубей выпустили, в зале действительно раздался смех и поднялось веселье. Но неожиданно произошло то, чего никто не ожидал: один из парящих под потолком голубей камнем рухнул на пол, и в гробовой тишине кто-то со страхом, но внятно произнес: