– Ну, это довольно известная книга. Она встречается! Вот пусть о ней и скажет пару слов Николай Иванович Козаков. Он, наверное, лучший в Москве специалист по первой четверти девятнадцатого века. К тому же мне хочется его вам представить. – Борис Израилевич подтолкнул вперед своего товарища, и тот неохотно забубнил:

– Автор этой книги, о которой вы только что упомянули, – Дузетан. Он – масон. Книга переведена с французского. Выходила она двумя изданиями в один год, по-моему, в 1814-м. В книге гравированный титул и контртитул, по-моему, тоже гравированный. Там Христос тащит на себе огромный крест. Книга, хотя и прошла цензуру, впоследствии изымалась и уничтожалась, как и другие масонские и мистического содержания. Непонятно почему, но по сравнению с книгами Эккартгаузена, Дузетан попадается сравнительно часто. Я сам-то вообще собираю все, что связано с войной 1812 года. И вот по этой теме я мог бы вам исчерпывающе ответить на все вопросы.

Вот тут-то и поджидала Николая Ивановича большая жесткая кочка, которую он неохотно вспоминал даже через сорок лет. К вялой беседе подключился я.

– Николай Иванович, а мне повезло на той неделе купить непонятную небольшую книжечку «Анекдоты об атамане Платове». Так вот на ней год выпуска указан 1813-й, а больше никаких выходных данных нету: ни типографии, ни места выхода, ни цензурного разрешения. Она небольшая, с палец толщиной, в цельнокожаном переплете. Я ходил в нашу городскую библиотеку, да не нашел там ничего про эту книжку. А вот старичок у нас есть один – Богданов, так он мне сказал, что, вполне возможно, она выпущена полевой типографией фельдмаршала Кутузова.

– Давайте по порядку, – даже вроде как бы оборвал меня Николай Иванович. – Походную типографию Кутузова возглавлял Андрей Кайсаров, и печатал он в ней военные донесения императору и листовки для партизан на русском и для французов на французском языке. Андрей Кайсаров – личность замечательная, он стал даже одним из героев «Войны и мира» Толстого. Их было четыре брата, Кайсаровых. До нападения Наполеона, когда все они записались в военную службу, как и полагалось нормальным дворянам, Андрей Кайсаров играл заметную роль в русском литературном процессе. Наверное, можно и так сказать! Он был другом Андрея Тургенева и Василия Жуковского, к его мнению прислушивались Мерзляков и Воейков. То ли в Нижний, то ли в Саратов он уезжал, чтобы работать над словарем древнерусского языка. Летом тринадцатого года, уже после смерти Кутузова, Кайсаров был смертельно ранен, и походная типография приказала долго жить. А чтобы в этой типографии печатали какую-то книгу об атамане Матвее Платове, я в первый раз слышу. Что касается вашего Богданова: он может фантазировать сколько угодно, я с ним не знаком. А вы, Борис Израилевич, не знаете, что за Богданов за такой?

– Ну, конечно, знаю! Вы же с Григорьевым ездили к Юркову да к Смирнову в Горький. Тогда же и с Серафимом встречались.

– Ах, с Серафимом Ильичом! Я же не знал, что он – Богданов. Тогда прошу прощения! Но все равно: в типографии Кайсарова книг не печатали. А самое главное, конечно, даже не это. Главное заключается в том, что такой книги просто не было! Вы что-то путаете с названием! Может быть, вы, молодой человек, привезете эту книгу, которую сейчас описали? Я живу тут рядом – поднялись по Староконюшенному до канадского посольства – и мой дом. Надумаете – Борис Израилевич вам подскажет. Вместе мы с вами и разобрались бы: что это за чудная книжка такая! Об атамане Платове и его славных донских казаках не один десяток книг написан. Так вот, если книжки, о которой вы тут нам рассказывали, не окажется в моей библиотеке, то берете в обмен на выбор все, что вам понравится. А что у меня за библиотека, спросите потом у Бориса Израилевича.

Уже через полчаса мы сидели с Белкиным за столиком в ресторане «Арбат» и со второго этажа удобно оборудованной галереи лицезрели цирковое представление, разыгрываемое прямо под нами внизу. В тот день было торжественное открытие ресторана и были заявлены слоны! Нет – не в меню! В программе выступления цирка, который был приглашен ради такого случая. Так вот – слонов не было. Были жонглеры, были акробаты и были наши мечты о том, как мы накажем высокомерного Николая Ивановича.

Через неделю Козаков встречал меня на пороге своей квартиры в довольно неожиданном домашнем наряде: пижамные брюки и легкая бархатная курточка, накинутая на голое тело и стянутая тонким пояском. Как-то уж совсем по-барски, нарочито не суетливо, повел он меня через анфиладу комнат в кабинет мимо своих сокровищ.

Прихожая, гостиная, кабинет и собственно библиотека – здесь все служило книге, и было их тут больше десятка тысяч томов – я уже научился оценивать такие вещи на глазок. Причем по мере продвижения от входных дверей к кабинету ценность книг заметно повышалась. В прихожей, в застекленных стеллажах, стоял всякий ширпотреб начала века: «вольфовский» семнадцатитомник Мережковского, «сиринский» двадцатитомник Федора Сологуба (первые два тома – издательства «Шиповник»), семь томов Брюсова, восьмитомник Ремизова и прочие, до оскомины знакомые мне по корешкам, собрания сочинений. В гостиной, в специальных шкафах, чередующихся с небольшими ампирными горками, стояла русская классика в любительских переплетах девятнадцатого века, дежурные многотомники и истории полков. А вот в кабинете половина дверок в шкафах были уже глухие, чтобы скрыть от любопытного глаза заповедные ценности. Все это я сумел прострелить взглядом, пока мы шли до кабинета.

Но покровительственное высокомерие, этакое – «через губу», очень быстро сменилось на совершенно беззащитное детское удивление, когда Николай Иванович взял в руки мою книжечку. Он ковырял ногтем замшу, которой я подклеил вырванный кусочек кожи на корешке, считал странички, смотрел их на просвет, выискивая филиграни. Потом с полчаса разглядывал какие-то каталоги, приглашая меня быть соучастником своего изумления.

– Вот, смотри, книга: «Граф Платов и подвиги донских воинов», и тоже напечатана в 1813 году в Москве, – он протягивал мне чем-то похожую на мою книжку, в таком же цельнокожаном переплете, только чуть потоньше.

Внезапно успокоившись, Николай Иванович уселся за письменный стол, жестом предложил мне глубокое и совсем не рабочее кресло, положил мой шедевр между нами и, немножко смущаясь, спросил:

– Хотите, я вам заплачу за эту книжку двадцать пять рублей? – И, не дожидаясь моей реакции, поправился: – Нет – пятьдесят!

– Николай Иванович, я хочу у вас взять книжки.

– Какие книжки?

– Ну как – какие? Вы же сами говорили!

– Что я говорил?

– Ну, что если у вас такой книги не окажется, то вы разрешите мне взять у вас что-нибудь на память.

– Что-то я не помню такого.

– Так что же, мне Бориса Израилевича в свидетели призывать, что ли?

– Веселый вы гость, Геннадий Иванович! А что за книжки-то вы хотели у меня взять?

– Да мне книжки-то, может, и не нужны, а вот на память о нашем знакомстве и обмене хотелось бы что-нибудь оставить. Давайте – я заберу у вас Мережковского вольфовского?