— А твоя Бабушка и этот, который работал в доме, больше не живут там?

— Живут. Но если бы они жили на одном этаже многоквартирного дома, который можно там построить, то тогда я бы всю зиму не бился с недоразвитыми детками богатеев — где ось гиперболы, какая связь между точкой пересечения гиперболы и коэффициентом R, понимаешь? Я обязательно должен уехать на будущий год в Америку учиться в университете, а как мне деньги найти?

— Ты прав, — ответил он, но, кажется, ему стало немного неудобно.

Мне тоже стало неудобно, так как я испугался, что Ведат решит, будто я не люблю богатых. Мы немного помолчали.

— Ну что, пошли уже на море, — сказал я затем.

— Да, и Джейлян уже, наверное, проснулась.

— Мы ведь не обязаны туда идти.

— Все собираются там.

Он встал с кровати, на которой до сих пор лежал неподвижно; на нем не было ничего, кроме маленьких плавок, у него было хорошо загорелое, ухоженное, аккуратное и красивое тело. Он зевнул, как зевает человек, которого ничто не беспокоит.

— Фунда тоже собиралась идти!

Меня злило тело Ведата. И, кажется, что-то еще.

— Хорошо, пусть.

— Но она ведь спит.

Я сказал: «Так иди разбуди», глядя на обнаженную женщину на стене и стараясь не смотреть не тело Ведата.

— Что, действительно разбудить?

Он ушел будить сестру. Потом вернулся, закурил, жадно затягиваясь, с таким видом, словно у него полно всяческих проблем, без сигареты он не может, и спросил меня:

— Ты все еще не куришь, да?

— Нет.

Наступило молчание. Я представил, как Фунда лежит в кровати и почесывается. Затем мы немного поговорили о разных мелочах., вроде того, что холодная вода в море или теплая. А потом вошла Фунда.

— Ведат, где мои сандалии?

В прошлом году эта Фунда была маленькой девочкой, а в этом ходу у нее длинные красивые ноги и крохотное бикини.

— Привет, Метин!

— Привет!

— Что нового? Ведат, спрашиваю, где мои сандалии?

Брат и сестра ту т же начали ссориться: он сказал ей, что она не следит за своими вещами, а она ему — что вчера нашла в его шкафу свою соломенную шляпу; они ругались еще некоторое время. Потом Фунда вышла, хлопнув дверью, а вскоре вернулась как ни в чем не бывало, и на этот раз они заспорили, кому брать ключи от машины из маминой комнаты. В конце концов пошел Ведат. Мне было не по себе.

— Ну, Фунда, а у тебя что нового?

— Да что может быть нового! Ничего!

Мы немного поговорили. Я спросил, какой она в этом году закончила класс, оказалось — первый курс лицея, два года была на подготовительном, нет, она не в немецко-австрийском лицее, а в итальянском. Тогда я пробормотал ей: «Equipement eletrique Brevete type, Ansaldo San Giorgia Geneva…» Фунда спросила меня, не прочитал ли я это на каком-нибудь сувенире из Италии. Я не стал говорить ей, что во всех стамбульских троллейбусах над передней дверью висит табличка с такой вот непонятной надписью, и все, кто ездит на этих троллейбусах, волей-неволей запоминают это, чтобы не умереть от скуки, потому что меня внезапно охватило чувство, что если я скажу ей, что езжу на троллейбусах, то она станет меня презирать. Мы помолчали. Я немного подумал об отвратительном создании — их матери, ложившейся поспать днем, утопая в ароматах кремов и духов, проводившей время, лишь бы только поиграть в карты, и игравшей в карты, лишь бы убить время. Потом вернулся Ведат, размахивая ключом.

Мы вышли, сели в раскалившуюся на солнце машину, проехали двести метров, остановились перед домом Джейлян и вышли из машины. Мне захотелось что-нибудь сказать, так как было стыдно, что я волнуюсь.

— Как у них тут все изменилось!

— Да.

Мы прошли по камням, вкопанным в газон на расстоянии шага друг от друга. Садовник поливал на жаре сад. Тут я увидел несколько девушек и спросил у Ведата — просто лишь бы что-то сказать:

— Вы когда-нибудь играете в покер?

— А?

Мы спустились к ним по лестнице. Девушки лежали на шезлонгах в изящных позах. Они смотрели меня, и мне подумалось: ведь на мне — рубашка из «Исмета», которую я купил на деньги, выигранные в покер, джинсы «Левайс», под ними — плавки, а в кармане — четырнадцать тысяч лир, заработанных мной за месяц частных уроков всяким дурням! Потом я опять спросил Ведата:

— Я спрашиваю, вы играете в азартные игры?

— В какие еще игры? Девчонки, знакомьтесь, это Метин!

С Зейнеб я уже вообще-то знаком.

— Привет, Зейнеб, как дела?

— Хорошо.

— Это Фахрун-Ниса, но не называй ее так, она рассердится. Зови ее Фафа!

Некрасивая эта Фафа. Мы с ней пожали друг другу руки.

— А это — Джейлян!

Я пожал жесткую, но легкую руку Джейлян. Мне захотелось отвести взгляд. Внезапно я подумал, что, может быть, влюблюсь, но эта мысль показалась мне наивной и глупой. Я посмотрел на море, и мне хотелось поверить, что я не волнуюсь, что спокоен, и успокоиться. Другие заговорили, позабыв обо мне.

— На водных лыжах тоже трудно.

— Мне бы хоть раз удержаться на воде!

— Но по крайней мере, на них не так опасно, как на обычных.

— Надо, чтобы купальник плотно сидел.

— Потом руки болят.

— Приехал бы Фикрет, покатались бы.

Мне стало скучно, я стоял, переминаясь с ноги на ногу, покашлял.

— Да сядь ты уже! — сказал Ведат.

Я был уверен, что выгляжу очень серьезным.

— Садись! — сказала Джейлян.

Я посмотрел на нее — она была красивой. Да! Я опять подумал, что, наверное, влюблюсь в нее, и вскоре поверил в то, что я верю в свои мысли.

— Вон там был шезлонг, — сказала Джейлян, указывая головой.

Я пошел к шезлонгу и мельком увидел через открытую дверь бетонного дома жуткую мебель на нижнем этаже. В американских фильмах богатые, но несчастливые супруги со стаканами виски в руках ругаются и кричат друг на друга именно среди такой мебели. Мебель эта и запах богатства и роскоши, струившийся из дома, казалось, спрашивали меня: «Что ты здесь делаешь?», но я успокоился и сказал себе: «Я умнее их всех, вместе взятых!» Я посмотрел на садовника, еще поливавшего сад, взял шезлонг, вернулся; он с легкостью раскрылся, я сел рядом с ними и, размышляя, влюбился я или нет, стал задумчиво слушать их.

Фафа рассказывала что-то на тему «у нас такой прикольный класс», а ее одноклассница Джейлян то и дело просила рассказать что-нибудь еще, и поэтому, когда эти рассказы закончились, я окончательно сжарился на солнце, но так ничего и не решил. Затем я надумал было тоже рассказать немного таких дурацких историй, так как не хотел считаться дикарем, который не понимает шуток, и в подробностях поведал им, как мы в школе украли из кабинета директора вопросы к экзамену. Я не стал рассказывать им, сколько мы заработали денег, когда продали эти вопросы кое-кому из глупых богатых учеников, — ведь они поняли бы меня неправильно. А этот пустяк, совершенный мной потому, что у меня нет богатого отца, который бы подарил мне на день рождения или без всякого повода часы «Омега», что у меня на руке, показался бы им отвратительным, несмотря на то их отцы с утра до вечера проворачивают именно такие дела. В это время мы услышали ужасный шум мотора какого-то катера, приближавшегося к нам. Все повернулись и посмотрели в ту сторону. Я понял, что это Фикрет. Его катер так быстро подплыл к пристани, что, казалось, чудом не разбился, и, подняв в воздух водяной столб, внезапно остановился. Фикрет с трудом допрыгнул до берега.