Я включила яркий свет и пошла по своей маленькой, со смежными комнатами, двушке. Открыла все шкафы, ящики, забралась на все полки, заглянула в кладовку: «Идите все сюда! Будем выступать перед публикой!»

Среди моих бумажных сообитателей много вполне себе удачников, о которых нормально, вовремя и по делу писала пресса; имеются те, кого пресса в упор не увидела, есть безнадежные. Все вместе они выступают как своеобразное зеркало моей жизни, но не в том интерес, что моей лично, а в том, что я, годами играя в журналистику, регулярно оказывалась в нужное время в нужном историческом месте. Мне перепало слушать, слышать и видеть, как восходят российские «ньюсмейкеры политики, эстрады, финансов, литературы», «звезды нравственности», «столпы духовности», беседовать с ними прилюдно и очень часто получать на память полиграфические сувениры от листовки с «призывом выйти на» до громадных фолиантов энциклопедического толка. Конечно, с интересным общением в последние двадцать лет повезло многим российским журналистам, их романы об этом уже написаны. Мой же случай особый. В мои, скажем так, микрофонные объятия сами, добровольно попали книги сотен человек, создавших свои произведения (и научные, и художественные) в годы особых волнений о России, о Земле, о Боге. У меня были программы обо всем — в самом прямом смысле слова, от культуризма до космоса и обратно, от проблем резьбы по кости мамонта до медицины всех народов. Знаковые люди рассказывали и дарили все свежайшее: от мягкообложечных астрологических опусов начала 90-х до увесистых, суровых богословских фолиантов наших дней. Это собрание особых примет времени, которого нет у других, потому что другие были на других местах, но это не просто один из возможных взглядов на действительность, а опыт писателя, и только это интересно нам в данном контексте.

Дареные книги как зеркало современности, изготовленное самой судьбой для профессионального прозаика, развлекаюшегося радиожурналистикой в прямом эфире в эпоху перестроек и реформ. Так вопрос никогда не ставился, его некому поставить, я редкий случай. В России нет других успешных прозаиков, которые оттрубили бы шесть тысяч часов прямого радиоэфира в беседах на все возможные темы со всеми, кто к темам причастен. И нет других радиожурналистов, которые за это время выпустили бы столько книг прозы про нашу жизнь, сколько я, не отрываясь от микрофона.

Кроме книжной, у меня сложилась коллекция первых номеров бумажных СМИ, вылетевших в свет сразу после повеления свыше быть изданиям не токмо государственными, а и частными. Издательский бум начала 90-х отражен в моей библиотеке пилотными выпусками, о которых история уже забыла, но их идеи выжили и частенько в лицах. Например, газеты типа «Задница» перед почти мгновенной после рождения кончиной дали обильные всходы, коими поныне торгуют их идейные наследники. Весь глянец, который, как нам кажется, пришел с Запада, имел и отечественных предшественников, и эту особую тему (как мы получили ту журналистику, какую сейчас имеем), я сейчас развиваю в специальной книге. (Я еще и пяти учебников, руководств и пособий автор.)

Вообще народ наш за двадцать лет15 прочитал в прессе и в книгах такое, чего никогда раньше ни читал — ни по объему, ни по содержанию. В моем случае касается это и автографов на книгах, но тут чтение сугубо личное, и я не буду цитировать дарственные надписи, адресованные мне, за одним исключением. В нем определенно соединились некий журнализм с очень условным писательством, но эффект потрясающий, с шедеврального автографа этого бойца надо начинать лекции по истории. Он был дан мне еще в годы мои газетные. Бывший политрук, написавший к 40-летию Победы небольшую брошюру мемуаров, подарил мне ее с надписью: «Уважаемой Елене Вячеславовне Черниковой на добрую память о днях Великой Отечественной войны!» Крупными буквами. Четко и разборчиво. Я опешила. Вчитывалась и все искала какой-нибудь намек, шифр и ключ, но там больше ничего не было! Только «добрая память». О днях войны. От политрука. Я еще была, видимо, слишком молода, чтобы понять его. Ближе к 60-летию Победы я лучше узнала отечественную историю, и мне стали более или менее понятны загадочные чувства пожилого политрука: он жизни-то порадовался всего четыре года, а потом влачил существование и все вспоминал добрые дни, когда подбаривал бойцов к атаке. Наверное, нелегко и очень ответственно подбадривать к смерти. Чувствуешь себя героем и, главное, ветераном войны. Настоящим! Не то что адресаты его воздействия, не сумевшие оставить мемуаров. А он смог и был доволен. По понятным причинам имя его я оставляю неназванным.

Есть ли имена, наличие которых в моей библиотеке я считаю счастливым недоразумением или несчастным случаем, отклонением от стиля? Нет. Нельзя пенять на зеркало. Работая в прямом эфире разговорных станций, я сама выбирала себе темы и гостей, никто их мне не режиссировал, и в ответе за все знакомства я сама. Более того: никто не мог оказаться в моих программах без моей инициативы, а главные редакторы не спускали мне неких нужных персонажей. Все, что пришло, мое.

Сейчас, когда я пишу эти строки, у меня есть свой клуб в книжном доме «Библио-глобус» на Мясницкой, в Москве. Дарить мне книги я запретила, но запрет не работает.

…Старое побаливает; сколько раз мне намекали: что же ты за писатель, если вынуждена работать журналистом. Значит, ты писатель-неудачник. Книги-то небось за свой счет публикуешь? Когда выясняется, что я за свой — никогда, а всегда по старинке, с гонораром, и что общий тираж меня уже подошел к полумиллиону, собеседник перестает и понимать, и верить. Не буду же я каждому объяснять, что я просто люблю людей и разговоры. Любовью. Особенно мощно струилось недоверие к писателю, когда я работала диджеем на музыкальном радио, где ни одна редакционная душа не смогла представить, что женщина сорока четырех лет от роду пошла учиться на диджея, чтобы получить еще одно удовольствие от радио, а потом рассказать о новых умениях своим студентам. Четыре года я была диджеем, и это не зря потраченное время. Хорошо было! На разговорном радио, где я одновременно вела три авторские программы, на это смотрели косо, но терпели. Потом выгнали с треском, но не за совмещение с музыкальным, а за роман «Золотая ослица» (спустя двенадцать лет после ее написания), якобы по просьбам православных слушателей. Кино! Слияние профессий вредоносно для души, служебные драмы неизбежны.

Сейчас уж позабыты все щелчки, все раны затянулись, но вопрос остается, и даже не о будущем бумажной книги, которую действительно уже некуда девать, и не о дигитализации чтения, а об острой — для меня — боли: гибель писательства как профессии.

Профессия — это когда за труд деньги платят. Если вы счастливо самореализуетесь, но денег не получаете, это называется хобби. Умные люди уже все поняли, в результате разделительная полоса между писательством и журнализмом заросла цветочками. Они называются целевыми аудиториями. И это совсем не то, что вы думаете. Это — проклятие. Я, согласно своей третьей профессии (преподаватель), сего ангела-демона и преподаю как метод16…

Рассказать — или хотите спать спокойно?

Часть вторая

Сочиняя книгу «Грамматика журналистского мастерства», я провела исследование: какие СМИ из рожденных издательским бумом начала 90-х выжили и почему. Результат: выжили те, редакторы которых на стадии формирования концепции четко выбрали целевую нишу, в том числе придуманную и в социуме еще не представленную. То есть первым делом убили песню «надо писать для широких масс». Как ни странно, даже сейчас, по прошествии двадцати лет рынка, радикальное различие между широкими читательскими массами и узкой, как змея, целевой аудиторией входит в сознание творческого субъекта, как правило, лишь при приеме в редакцию СМИ. Начальник-работодатель кричит новобранцу ты понимаешь, что такое формат? И если молодой хочет выжить, он тут и начинает соображать, что такое узкие информационные потребности целевого адресата.

Характерно, что в статьях об информации сегодня даже исследователи медиапродукции нередко сбиваются со стиля научного изложения на публицистический. Откуда нервозность? Думаю, и аналитики медиа наконец-то поняли, что время правильной правды ушло вместе с газетами общего интереса, но будучи