Его ответ пришелся ей по душе. Днем, в овраге, он поступил с ней жестоко, всколыхнув в душе бедной женщины те чувства, которые она старалась похоронить в себе. Ах, как она на него рассердилась! Зато сейчас он само очарование, и это очень опасно… Впрочем, ничего страшного, ведь наутро он уедет в Лондон! Иначе бы она, конечно, просто показала ему дорогу и предоставила действовать по своему усмотрению. Но раз он все-таки уезжает…

– Знаете, мне тоже очень хочется посмотреть на жеребенка. Пожалуй, я с удовольствием проедусь с вами к конюшне.

– Буду очень рад! – обольстительно улыбнулся Брэндиш.

У Генриетты тревожно и сладостно забилось сердце, на щеках выступил предательский румянец…

Как хорошо, что этого искусителя завтра же здесь не будет.

Стараясь на него не смотреть, она быстро накинула пальто.

На улице он помог ей взобраться в двуколку, запряженную единственной гнедой лошадью. К неудовольствию молодой женщины, он не стал погонять лошадь, и они двинулись в путь неспешным шагом.

– Похоже, вы очень понравились Бетси, – начала Генриетта, предусмотрительно направляя разговор в наиболее безопасное русло. – Это должно вам льстить, потому что она редко с такой теплотой относится к новым знакомым.

– Я действительно польщен, – ответил Брэндиш, – ведь Бетси почти так же очаровательна, как и вы.

Генриетта подняла на него удивленные глаза.

– Очаровательна?! – саркастически воскликнула она. – Да уж! Может ли быть очаровательной женщина, способная осудить человека, не обменявшись с ним и десятком слов, не зная ни его характера, ни достоинств, ни недостатков? – Брэндиш хмыкнул, а она продолжала: – Если таково ваше понятие о женском очаровании, то вы, наверное, считаете меня самой очаровательной из всех знакомых женщин и заодно даете повод сомневаться в ваших умственных способностях!

Он расхохотался и взмахнул вожжами, но еле-еле, так что лошадь даже не ускорила шаг.

Дождь стих, но небо по-прежнему застилали густые тучи, отчего на земле воцарились мрак, холод и безмолвие. Единственный фонарь двуколки освещал покрытую щебнем дорогу. Генриетта зябко обхватила плечи руками. Видны были только клубочки пара, вырывавшиеся из ее рта.

Оба они молчали, поддавшись очарованию тихого весеннего вечера. Генриетта взглянула на Брэндиша. Он хмуро смотрел на дорогу. О чем он думает? Трудно догадаться, ведь они едва знакомы. Может быть, он все еще сердит на нее за резкость и незаслуженную обиду? И зачем она только сказала, что он такой же, как Фредерик! Надо попросить прощения!

– Послушайте, Брэндиш, сегодня днем я не хотела вас обидеть! Все произошло так неожиданно, что я очень расстроилась и потеряла самообладание. Простите, если мои слова вас обидели, но, надеюсь, вы понимаете, что я была слишком молода, когда вышла за Фредерика, а умер он всего через два месяца после свадьбы. Его смерть роковым образом повлияла на мою судьбу, и в этих обстоятельствах ваше поведение показалось мне предосудительным. Это, конечно, не извиняет моей несдержанности и резкости, поэтому я прошу у вас прощения.

Брэндиш не сразу нашелся, что ответить.

– Я сам виноват, – помолчав, сказал он негромко. – Я так ужасно себя вел, что вам нет нужды просить прощения. Извиниться следует мне. Знайте, Генриетта, что я очень сожалею обо всем, что в запальчивости наговорил о вашем муже. Не понимаю, какая муха меня укусила. Мне ли клеймить его пороки? Я и сам далеко не святой! Господи, вспоминая сегодня тот наш разговор, я почувствовал себя последним лицемером, более того, я ужаснулся, поняв, что начал вести себя, как тетя Маргарет, чьим ханжеством всегда возмущался! Признаюсь, – продолжал он, – что, собираясь в Раскидистые Дубы, я надеялся и на встречу с вами – хотел извиниться, прежде чем покину эти места. Сегодня днем в Бродхорн-холле я имел случай убедиться, как несправедлива моя тетка к вам и вашей матери. Вы совершенно не виноваты в самоубийстве Фредерика и к его привычкам, которые, собственно, и стали причиной его печального конца, не имеете никакого отношения. Я считаю величайшей несправедливостью, что в нашем обществе вы, ваша семья и подобные вам женщины до конца своих дней обречены нести бремя чужой вины. Поэтому я хочу извиниться перед вами не только за себя, но и за свою тетку.

Потрясенная и обрадованная, Генриетта молчала, не отрывая глаз от носков своих полусапожек. Она не ожидала встретить такое понимание в человеке, которого считала легкомысленным и для которого главное в жизни – погоня за удовольствиями.

Она поблагодарила Брэндиша за добрые слова и попросила свернуть на запад. Конюшня и ферма находились довольно далеко от господского дома, но их освещенные окна можно было увидеть ярдов за двести. Когда двуколка подъехала к конюшне, Брэндиш накрыл руку молодой женщины своей рукой.

– В сегодняшней истории есть только одно, о чем я не жалею, – сказал он с улыбкой, от которой его лицо, освещенное тусклым светом фонаря, приобрело добродушно-лукавое выражение.

Сердце Генриетты снова сладко заныло. С буйной гривой черных волос, развевавшейся на ветру, он был так красив.

– Пожалуйста, молчите! – воскликнула она, угадав, что он имеет в виду. – Забудьте обо всем, что случилось сегодня в овраге!

– Ни за что! – поспешно ответил он. – И потом, разве это не ваши слова, что воспоминание о том поцелуе будет преследовать меня даже во сне?

– Я сказала глупость!

– Ничуть! Вы произнесли пророческие слова!

– Брэндиш, – в отчаянии воскликнула Генриетта, – вы самый отчаянный, самый безнадежный авантюрист из всех, кого я встречала! Вы ведь уезжаете утром, почему бы нам не расстаться друзьями?

Остановив двуколку в нескольких ярдах от входа в конюшню, он обнял молодую женщину за талию и сказал:

– Потому что я хочу от вас совсем не дружбы!

С этими словами он склонился к ее лицу, и она почувствовала исходивший от него аромат хереса. Его губы маняще раздвинулись, и Генриетта поняла, к своему ужасу, что больше всего на свете ей хотелось бы вновь почувствовать их прикосновение. Эх, зря она отправилась с ним, нужно было просто рассказать, как ехать. Но вместо этого она сидит возле него, и у нее бешено бьется сердце…

Губы Брэндиша коснулись ее щеки, у Генриетты закружилась голова…

– Эй, мистер Брэндиш! – послышался недовольный голос Бетси. – Что это вы делаете с моей сестрой? Сейчас же перестаньте! Послушай, Генри, мне неприятно это говорить, но он тебя чуть не поцеловал!

Слава богу, что сейчас темно, подумала молодая женщина, чувствуя, что от стыда заливается краской. Застигнутый на месте преступления Брэндиш, напротив, ничуть не смутился. Выпустив спутницу из объятий, он по-приятельски поздоровался с Бетси и легко выпрыгнул из двуколки, всем своим видом показывая, что не случилось ничего особенного.

Потом он обошел коляску и протянул руку Генриетте, чтобы помочь ей сойти на землю.