– Странные вещи происходят с Робером де Сент-Авольдом, – почти год спустя заметил Жильбер де Турне. – С тех пор как его ранили, он совершенно изменился. – Облизав пальцы, он тщательно вытер их о бороду и добавил: – А жаль.

Гуго Гростет настойчиво грыз хрящ, ему пришлось еще какое-то время поработать челюстями, чтобы хоть немного освободить рот.

– Я и сам думал, – наконец смог выговорить он, – что Робер стал еще крупнее.

– Должен согласиться, – подтвердил Жильбер. Он помолчал и, поразмыслив, высказал иное мнение: – Должен не согласиться, теперь я вспомнил, каким он был прежде; не хочешь же ты сказать, что он стал еще больше. Никогда за всю жизнь я не видел такого человека. Какое это было удовольствие – наблюдать, как он бьется с булавой в руке.

Гуго Гростет ухватил двумя пальцами оставшийся кусочек, вытащил его изо рта и бросил на пол. Он прищурил маленькие глазки, поглощенный возникшей перед его мысленным взором картиной с забрызганным кровью Робером в центре, крушащим неверные головы.

Слуги герцога Готфрида подали воду и салфетки, чтобы удалить жир с пальцев. Даже в походе герцог мелочно оставался верен своим привычкам.

– Вовсе не его силу имел я в виду, – продолжал Жильбер. – Но он говорит по-гречески или по-сарацински с кем попало! Никогда не знаешь, кого найдешь в его палатке. На самом деле, лучше и не знать. – Он осенил себя крестом, чем не на шутку встревожил Гуго.

– Ты же не думаешь…

– Конечно, не думаю, – оборвал его Жильбер. – Странно это – вот и все. Его слуги говорят, будто Робера заколдовал врач епископа. Этот человек называл себя христианином, но только греческим. Он никому не нравился.

Гуго покачал головой с очень обеспокоенным видом. За время путешествия он утвердился в той мысли, что христиане из других сект состоят в союзе с дьяволом.

– Что сталось с этим проклятым врачом? – поинтересовался он.

– Вернулся к императору, когда умер епископ Адемар. Да упокой Господь его душу!

Он перекрестился в память о епископе, после безвременной кончины которого от лихорадки начались ссоры между вождями. В самом деле, лишь совсем недавно Готфрид, Раймонд Тулузский и значительная часть армии двинулись, наконец-таки, по направлению к Иерусалиму.

Робер действительно разговаривал с самыми разными людьми. Среди них были пленники из мусульман, занимавшие высокое положение, ожидавшие, когда за них заплатят выкуп, и другие, приходившие по поводу сдачи своих крепостей. Города и соседние деревни присылали христиан, говоривших по-гречески, – договориться о продаже продовольствия. Толпами шли торговцы, скупавшие награбленное добро и продававшие восточные пряности, шелковую одежду и другие предметы роскоши, позволявшие внести в жизнь армии больше уюта. Прошло два года с тех пор, как Робер отправился в путь вслед за Готфридом, ослепленный возбуждением от войны, крови и славы. Он сидел на императорском троне, не считая управление страной достойным занятием. Теперь же он узнал о многих вещах, прежде ему неизвестных. Но по-прежнему он оставался воином, давшим обет Богу, и убивать неверных на этой службе считал славным делом. Целью был Иерусалим, видение о котором ниспослал ему сам Господь.

Находясь в двенадцати милях от Иерусалима, армия паломников впервые увидела Божий Град, построенный на высоких холмах и окруженный обычной стеной с башнями. Для Маленького Петра, который также шел с ними, освещенный солнцем город был позолочен славой Божьей. Он чувствовал присутствие невидимых ангелов рая, стройных рядов всех святых, душ мучеников, чьи белые кости превращались в прах на дальней равнине или укрепляли крепостные валы давно пустовавшего лагеря крестоносцев на берегу Босфора. Маленький Петр пал на колени и простер руки. И Робер сделал то же самое, тщетно пытаясь оживить в памяти ворота Яффы из своего сна или представить пыльные улицы оживленного города, по которым ходил когда-то сам Господь. Слезы заструились по щеке Гуго Гростета, изуродованной стрелой и покрывшейся глубокими морщинами после всех жестокостей, сотворенных им против неверных и местных христиан. Даже для Гуго Иерусалим хранил тайну райского блаженства и избавление от всех неисчислимых невзгод, которым подвержена плоть. Жильбер де Турне коснулся креста, нашитого на его плече, и подумал о жене и ребенке, оставленных на попечение Божье, к которым он устремится, как только исполнит свой обет. Здесь лежал предел двухлетней разлуки. Герцог Готфрид склонился до самой земли и коснулся ее губами.

Можно было бы предположить, что теперь им предстояли скучные занятия – со всех сторон окружить эти серые стены, искать лес для сооружения осадных машин и устраивать унылый лагерь. Но люди чувствовали присутствие Бога, и это освящало даже самые обычные действия. Знамения и чудеса, ставшие за прошедшие месяцы объектами грубых шуток, вновь возобновились. Собираясь вокруг походных костров, рыцари хвастливо расписывали воображаемые подвиги, которые они совершат во имя Божье, и Робер не отставал от всех. Великая благодать низошла на армию, поэтому было бы грешно щадить неверных. Без грабежа военной профессии не существовало, и великолепное приключение, которое могло обогатить человека на всю жизнь, будило лихорадочные ожидания. Многие были готовы руками рыть лазы под крепостной стеной, не дожидаясь, пока баллисты, саперы и осадные башни сделают свою работу. С Божьей помощью они бы справились!

Пять недель спустя значительная часть армии, обезумевшая от жары, взбешенная потерями, которые принесли опрометчивые попытки приступа, встревоженная слухами об огромном войске, спешившем из Египта на выручку осажденным, находилась в ужасном расположении духа. Некоторые даже теперь оставляли паломничество, уверяя, что, достигнув Священного Града, выполнили данный Богу обет. Другие во всем винили вождей, затеявших ссору из-за престола в Граде Божьем.

Но Господь сам пришел на помощь верующим в него, направив послание через епископа Адемара, который явился во сне одному святому человеку и поведал ему, что после трехдневного поста они должны обойти процессией вокруг стен Иерусалима, как Иисус Навин обошел Иерихон. Затем, сказал он, пусть идут на приступ и возьмут город.

Слова доброго епископа вернули надежду. Люди прошли процессией вокруг Иерусалима, глубоко убежденные в важности этого действия. Они шагали босыми и подпевали священникам, высоко поднимавшим кресты. Со стен смотрели воины-магометане и смеялись.

– Убить собак-богохульников! – прервав пение, проворчал Гуго Гростет. – Начисто вымыть весь город кровью! Чтобы ни одного вонючего, осквернившего его язычника не осталось в живых!

– Они прогнали всех христиан, – согласился с ним Жильбер, – оставили лишь несколько человек, которые ничем не лучше язычников. За стенами нет никого, кроме мусульман и проклятых евреев. Большой грех пощадить хоть одного из них.

Герцога Готфрида больше заботила добыча. Он никогда не был богат и во время крестового похода не преуспел, поскольку недостаточная решительность не позволяла ему соперничать с другими, более жадными людьми. Однако, как всегда, герцог Готфрид не мог управлять своими рыцарями.