На митинг собрались почти одни военные. Неизвестный нам политработник с тремя шпалами в петлицах, поднявшись на импровизированную трибуну – длинный дощатый стол, специально принесенный из столовой ШМАСа, громким голосом объявил о нападении фашистской Германии на нашу страну. Волнуясь, он говорил нескладно: то ли не умел говорить, то ли плохо подготовился. Мы ждали от него, как политработника высокого ранга, более выразительного выступления. Как-никак митинг-то особый, и на` тебе, такая несвязная речь.

Все последующие клеймили наглое нападение фашистских захватчиков, заверяли народ и партию приложить все усилия для разгрома немецких войск, а если потребуется, то отдать за Родину и саму жизнь. Отдельные выступавшие просили сразу же после митинга отправить их в действующую армию. В заключение тот же политработник сказал, что нашей непосредственной задачей является продолжение учебы. Будем заниматься этим до тех пор, пока не поступят другие указания.

В первые военные дни жизнь в школе практически не изменилась и была такой, как и в мирное время. В гарнизоне стали появляться командиры, призванные из запаса. От кадровых их можно было отличить по мешковато сидевшей форме и отсутствию строевой выправки. На нас они смотрели свысока и в то же время не проявляли требовательности, если кто-либо из курсантов своевременно не отдаст честь. Большая их часть имела инженерные воинские звания от капитана до подполковника. Для них наш гарнизон был всего лишь промежуточным местом сбора, откуда они направлялись дальше.

В нашем гарнизоне необычность обстановки в стране чувствовалась по этим запасникам, а в соседнем, где мне пришлось побывать по каким-то делам, обстановка была иной, особенно перед входом, где находился сборный мобилизационный пункт города и района. Пункт работал круглосуточно. Тяжело было видеть, как расставались родные и близкие с мобилизованными. Грустные лица, плач, напутствия. Ни смеха, ни песен, ни выпивших, как это иногда показывают в кинокартинах, я там не видел. Не знаю, может быть, где-то так и уходили на войну, но в Балашове этого не было.

Глядя на проводы и расставания, подумал: «А меня-то никто не провожал, ни с кем даже не попрощался, когда уходил в армию. Что будет со мной? Ведь наверняка война будет долгой. Вернусь ли с нее? Увижу ли кого из родных и близких, если не погибну?» Вернувшись к себе, услышал за нашей казармой шум работающих двигателей автомашин, тракторов. Захожу за угол и вижу, как на платформы эшелона грузят мобилизованные трактора, автомашины всевозможного назначения и мотоциклы. Да, война пожирает в своем ненасытном чреве все, что было создано для мирной жизни. Если бы я знал тогда, во что нам обойдется война, масштаб человеческих жертв, то, наверное, ужаснулся бы.

Время шло, а хороших вестей с фронта не было. С нетерпением ждем, когда наша армия перейдет в наступление. Вместо этого идет повсеместное отступление наших войск. На политинформации помполит Ткач высказал предположение, что главные силы нашей армии к началу войны находились во внутренних районах страны, а сейчас наверняка где-то сосредотачиваются для перехода в решительное наступление. Оно вот-вот начнется, и скоро мы о нем услышим. Проходят дни, а сводки Совинформбюро о положении на фронтах все тревожнее. С болью в сердце слушали слова Левитана: «После упорных, ожесточенных, кровопролитных боев наши войска оставили города…» Да, думали мы, вот тебе и первый удар! Становилось ясно: война для нас будет тяжелой, не такой, как мы ожидали. Темп продвижения немцев нас просто ошеломлял. Казалось, что им вообще не оказывают никакого сопротивления.

На третий день войны к нам на аэродром прибыли эшелоны с самолетами СБ. Пришли они с Дальнего Востока. Самолеты находились в громадных фанерных ящиках в разобранном виде. В срочном порядке их надо было разгрузить, перевезти на летное поле и собрать. После сборки машины облетывались и без промедления вылетали на фронт. Для ускорения выполнения задачи школе предстояло оказывать прибывшей дивизии всемерную помощь. Работа шла без перерывов и отдыха круглосуточно. Мы с энтузиазмом выполняли порученное дело. Ведь это делалось для фронта. Самолеты были крайне необходимы для восполнения потерь первых дней войны и поддержки наших отступающих частей. Температура воздуха в те дни стояла выше 30 градусов. Зной и усталость давали о себе знать. Трое суток я не смыкал глаз. У многих на спинах гимнастерок выступила соль, от которой они стали серо-белесыми. Лица курсантов почернели, глаза ввалились.

Усталость и бессонные ночи здорово измотали нас. Несмотря на это, никто не жаловался. Все понимали – на фронте гораздо труднее и опаснее. Поэтому здесь, в тылу, нам хотелось хоть чем-то помочь фронту. На четвертые сутки основную работу по разгрузке и сборке машин в основном закончили. Но вместо предполагаемого отдыха меня направили в наряд. Прямо с работы, без всякой подготовки, я пошел помогать дежурному по штабу школы и одновременно являлся у него посыльным. От усталости я еле волочил ноги, неимоверно хотелось спать.

К тому, что наши войска повсеместно отступают, оставляя один город за другим, уже стали как-то привыкать. В сводках Информбюро говорилось о сдаче в основном только крупных городов. О небольших не сообщалось вовсе. Упоминались лишь те, в районе которых наши войска успешно контратаковали противника. В связи с невеселыми сводками настроение у нас было неважное. Кое-кто из остряков нет-нет да и пустит какую-нибудь злую шутку по поводу предвоенных высказываний о непобедимости Красной Армии. В большинстве случаев делалось это втихую, меж собой, чтобы не попасть в неприятное, а скорее даже, в опасное положение.

Мы знали, что за это может быть в военное время. Постоянно думалось: «Что же будет дальше? Куда смотрят наши легендарные маршалы?» Радио сообщило, что немцы собираются захватить Москву в течение двух месяцев. Начались регулярные налеты фашистской авиации на Москву, правда, в большинстве случаев к городу прорывались отдельные самолеты. Основная масса отгонялась или уничтожалась нашими ночными истребителями и зенитной артиллерией. Хотелось верить, что это так. На площади Свердлова выставили сбитый под Москвой немецкий бомбардировщик, пытавшийся бомбить город. Сообщалось о зверствах фашистов на захваченных территориях.

У маршалов, которым поручили командовать главными направлениями, ничего не получалось и ожидаемого изменения обстановки не произошло. Вместо направлений появились фронты со своими командующими. Такое нововведение, конечно, улучшило знание обстановки и гибкость управления войсками. Хоть мы, курсанты, и не разбирались в военной теории, однако понимали, что одному человеку командовать эффективно на направлении, простирающемся на сотни километров, практически невозможно. Другое дело, если его поделить на более мелкие участки (фронты) и на каждом поставить командующего, подчиняющегося Ставке ВГК. Такие нововведения намного улучшили и облегчили управление войсками. Они просуществовали до конца войны.

После небольшого перерыва, вызванного работами по срочной разгрузке и сборке самолетов, снова начались наряды. В них стали ходить чаще прежнего, не только через день, как бывало раньше, но иногда и ежедневно. Утром придешь со смены, а вечером снова на развод. Нас это злило и утомляло. Мы просили сделать небольшую передышку для отдыха, но ее не давали. Как только подавалась команда «стройся в караул», в строю слышались раздраженные голоса: «Каждый день винтовку на ремень». Казалось, начальство забыло, что мы курсанты и должны летать. В первые дни войны все самолеты Р-5, уцелевшие во время пожара, перегнали на полевые аэродромы, где проводились учебные полеты. Для того чтобы обезопасить СБ от возможных ударов авиации противника, их рассредоточили по периферийной части основного аэродрома, поставив их в капониры – специальные земляные укрытия, сооруженные нами в первые дни войны.