— Не знал, что вы меня приглашали и к обеду, господин паша.

— Как так? Бекир тебе не сказал? — вопросил Шюкрю-паша, и по нарочитому гневу в его голосе стало понятно — он вспомнил, что и в самом деле не приглашал Джевдет-бея к обеду. — Ладно, я ему покажу! Гость без обеда остался! Ну да что поделаешь. В конце концов, главное-то — беседа, не так ли? А трапеза — предлог. — И паша махнул рукой, словно говоря, что все — пустое. — Кофе выпьем или коньяку? Или подожди, лучше кофе с ликером. Да ты садись, садись. — Паша потянулся и зевнул. — Ох, перебрал я за обедом!

Позвав слугу, паша велел принести кофе и ликер. Потом, повернувшись к Джевдет-бею, сказал:

— Жарко сегодня, не правда ли?

— Да, жарко, — ответил Джевдет-бей.

— В такую жару на улицу не выйдешь, — сказал паша и тут же уточнил: — Я, по крайней мере, не выхожу. А ты, интересно, чем сегодня занимался?

Джевдет-бей рассказал о событиях первой половины дня, не заостряя внимание на болезни брата, зато подробно остановившись на обеде в клубе. О поездке в Хасеки он не обмолвился ни словом.

— Молодец! — сказал паша, но потом прибавил: — Хотя, ты, конечно, еще молод. В твоем возрасте все шустрые. — На его лице вдруг появилось какое-то ребячливое выражение. — Тебе сколько лет?

— Тридцать семь.

— Я в твоем возрасте — или, может, будучи лет на пять постарше — дослужился уже, хвала Аллаху, до министерской должности. Но тогда было совсем другое время. Теперь, чтобы продвигаться по службе, надо из кожи вон лезть, других топить… Да к тому же мне везло… К чему это я? — Паша все с тем же ребячливым выражением на лице улыбнулся и пригладил бороду. — Иди-ка сюда, сядь со мной рядом. А то сел так, что мне лица твоего не видно.

Вспотевший Джевдет-бей пересел к паше, на тот самый диван, где тот только что дремал. Слуга принес кофе и ликер в маленьких хрустальных рюмках.

— Любишь клубничный ликер? — спросил паша и крикнул вслед уходящему слуге: — Принеси нам еще ликера! А еще лучше всю бутылку!

Свою рюмку паша осушил одним глотком и поглядел на Джевдет-бея. Ему явно хотелось, чтобы тот развлек его каким-нибудь рассказом.

— А еще чем-нибудь ты занимался сегодня? — спросил он.

— Нет, господин паша, лавка очень много времени отнимает, — виновато ответил Джевдет-бей.

— A-а, лавка! Ну да. А с кем встречаешься, общаешься? Друзья твои кто?

— Коммерсанты… Фуат-бей, про которого я вам рассказывал, например.

— Этот Фуат-бей из Салоник?

— Да, господин паша.

— Гм… И что он говорит? О покушении на султана что говорит?

— Да он ничего не знает, паша. Мы с ним об этом не говорили.

— Не знает или не говорили?

— Не говорили, господин паша!

— А если не говорили, почему ты думаешь, будто он ничего не знает?

Увидев растерянное выражение на лице Джевдет-бея, паша усмехнулся, очевидно гордясь тем, какой он, паша, сообразительный, и осушил еще одну рюмку. Растерянность будущего зятя, должно быть, немало его позабавила — он снова усмехнулся и похлопал Джевдет-бея по спине.

— Молодец, молодец, правильно. Таким и надо быть — аккуратным и осторожным.

Джевдет-бей покраснел.

— Да, таким и надо быть. Твоя осторожность мне очень нравится. Торговец в особенности должен быть осторожным. А ты мало того что торговец, так еще и мусульманин. Тебе труднее всех приходится. И ведь дела у тебя хорошо идут! Раньше деньги кому в руки плыли? Гяурам и бессовестным казнокрадам-чиновникам. А теперь пришло время таких, как ты, — трудолюбивых, осторожных, умеренных. — Паша взглянул на свою пустую рюмку и улыбнулся: — Какие они маленькие! Не замечаешь, как выпил. Да, твоя умеренность — важное качество. У нас все постоянно бросаются в крайности. Кроме того, нужно уметь держать язык за зубами — что в торговле, что в политике. — Паша снова наполнил свою рюмку и разом осушил ее. — Да, держать язык за зубами. Раз уж я нынче столько выпил, я тебе расскажу кое-что… Я себе всю жизнь испортил из-за того, что не сумел промолчать в нужный момент. Сейчас расскажу.

Разволновавшийся паша поменял позу, снова налил в свою рюмку ликер и начал рассказ:

— Покойный Рюштю-паша составил мне протекцию, и я стал министром. Как его бишь… Да, министром по делам общинных имуществ. Не прошло и полу-года — разразился мятеж Али Суави.[22]Когда мы узнали, что случилось, скорее побежали с садразамом[23]из Бабы-Али[24]во дворец. Меня тоже пригласили в покои его величества. Султан разговаривает с садразамом, я слушаю, ни жив ни мертв. Его величество говорит: эти мерзавцы, мол, хотят меня с трона скинуть, и министры тут наверняка тоже замешаны. Ошибочное мнение! Ну ошибся султан так ошибся, тебе-то что, Шюкрю? А я по молодости лет не сдержался и говорю: «Помилуйте, ваше величество, если бы в этом деле были замешаны министры, разве бы так все было? Разве с такой ничтожной кучкой людей большие дела делаются?» Его величество испугался: этот молокосос, стало быть, думал о том, как можно свергнуть султана, знает, как такие дела делаются, — опасно это! Тут же отправил садразама в отставку. И в новом кабинете для меня должности не нашлось. Двадцать семь лет прошло, а должности в кабинете для меня по-прежнему нет. За это время побывал я губернатором в Эрзуруме, в Конье… Был послом во Франции… Ждал-ждал, так приличной должности и не дождался. А почему? Потому что не держал язык за зубами. — Паша внезапно усмехнулся и тут же снова погрустнел. — А я всего-то и хотел, что услужить его величеству!

Воцарилось молчание. Потом паша спросил:

— Стало быть, ты не знаешь, что говорят о покушении?

— Не знаю, — сказал Джевдет-бей.

— Ну и хорошо. А если и знаешь, то никому не рассказывай. Ты мой будущий зять, ты мне нравишься, и я тебе дам один совет: никому не доверяй! А в особенности тем, кто болтает попусту. Времена нынче странные. Молодежь через одного революционеры. Знаю, ты человек осторожный, не позволишь втянуть себя в эти дела — и все-таки, будь осторожен! Если увидишь или услышишь что-нибудь такое — знай, рано или поздно они тебя тоже захотят втянуть. Не поддавайся! Как увидишь, что у них дурное на уме, что они и тебя погубить хотят — беги прочь и расскажи кому надо. Мне кажется, мой младший сын увлекся этими революционными бреднями. Он учится в военно-медицинской академии. По четвергам и пятницам приводит сюда своих однокашников. Запрутся в комнате, курят и часами о чем-то говорят. Если я внезапно к ним захожу, тут же замолкают, а некоторые еще и глядят на меня волками. Понятно, конечно, — люди молодые, горячие, восторженные. Но всякий ли захочет понять? Наш мальчик — чистая душа, не интриган, не заговорщик. Но разве это будут брать в рассуждение? Так что я на всякий случай, чтобы не подумали чего плохого, пишу во дворец об этих сборищах, сообщаю. Он ведь наивный, жизни не знает, того и гляди попадет в беду! Прав я?