…По телевизору крутили старый фильм с Диной Дурбин, и Маша, слушая ее, вдруг запела сама. Да так здорово, что Славик чуть не упал с тахты. Он схватил гитару, заиграл «В час роковой», и Маша запела низким, полным страсти голосом. Славик знал десятки цыганских и прочих «жестоких» романсов. Он играл, а Маша пела всю ночь напролет. Обоих при этом охватило такое возбуждение, что они забыли о еде и вообще обо всем на свете. Маша уснула прямо на ковре, уронив голову между широко расставленных коленей, а Славик, взяв первый аккорд очередного романса, сказал: «Вступайте, кузиночка. Я вас любил…» — пропел он фальцетом и, завалившись на бок, тоненько захрапел. Проснувшись после полудня, стал обзванивать знакомых и знакомых своих знакомых. А сколько сил пришлось потратить на то, чтобы упросить Машу прилично одеться, накраситься и прийти к назначенному часу в назначенное место… Первые полгода работы в ресторане он чуть ли не волоком тащил ее туда — Маша не умела жить по часам. Со временем в ней выработалось некое подобие рефлекса: она любила петь, любила, когда ей аплодируют, дарят цветы, хвалят и с наступлением вечера начинала чувствовать потребность во всем этом, а потому красилась, одевалась и ехала «на бенефис в театр Подливкина» — так она называла ресторан, где они работали. И вот теперь…

Славик поднимался, шел на кухню и варил свой одинокий черный кофе. В Машиной комнате было тихо. Ромео, заслышав шаги Славика, открывал дверь изнутри и, хромая, тоже ковылял на кухню. Славик разувался и шел на пальчиках к довольно приличной щели, оставленной Ромео, — он не мог отказать себе в удовольствии потерзать еще и еще свое и без того истерзанное в клочья сердце. Они, эта парочка, обычно спали по разные стороны кровати, но непременно протянув друг к другу руки. Алеко часто спал на спине, широко расставив длинные мускулистые ноги. Вздохнув и потоптавшись с минуту возле двери, Славик возвращался на кухню и грел Ромео молоко — последнее время кот питался исключительно теплым молоком с размоченным в нем овсяным печеньем. «У аристократов и животные аристократичны, — думал Славик, невольно причисляя к этому сословию и себя. — Увы, наш мир задуман и создан для плебеев…»

И он вздыхал после каждого глотка обжигающе горячего черного кофе.

Однажды под утро Иван, проснувшись, крепко сжал Машину руку и, увидев, что она открыла глаза, сказал:

— Мне так хорошо с тобой. Если бы все люди были так чутки и понятливы, как ты. Ведь стоит мне вернуться домой, и начнутся расспросы… Я не могу ничего рассказывать. Это все равно, что пережить это во второй раз. Вот ты ничего не спрашиваешь. Ты все без слов понимаешь. Какая ты странная… Иногда мне кажется, будто ты пережила много-много — и большую любовь, и глубокое разочарование, и потерю… Но ты выжила, несмотря ни на что. Ты даже сделана из какого-то иного материала, чем остальные — я это на ощупь чувствую. Вот ты говоришь о каком-то другом измерении. Я тебе сперва не верил, даже считал тебя чокнутой, а теперь почти уверен, что ты — нездешнее существо. Поэтому, наверное, у нас с тобой такие странные отношения: спим в одной постели, но… Скажи честно, у тебя никогда не появлялось желание заняться со мной любовью?

— У нас ничего не получится.

— И тебе даже не хочется попробовать?

— Нет, — решительно заявила Маша.

— Возможно, ты права, потому что и я испытываю к тебе очень странное чувство. Если бы я не анализировал его, лежа целыми днями на этой кровати, я бы наверняка решил, что влюбился в тебя и мы бы наделали много глупостей. Я и так успел много наделать. Когда-нибудь обязательно расскажу тебе о том, что случилось со мной этим летом. Одной тебе и больше никому на свете. Но это когда-нибудь потом…

— Потом, — эхом повторила Маша и сказала: — Но этого «потом» у нас, наверное, не будет. Я оступлюсь и окажусь в другом измерении. И ты меня не найдешь, а если найдешь, все равно не узнаешь.

— Ты удивительная. Благодаря тебе я начинаю так много понимать. Да, ты права, нужно жить не так, как тебе приказывают и велят, а как само живется. Я не вернусь домой — я останусь возле тебя навсегда. Я буду всегда держать тебя за руку, и если ты случайно оступишься и окажешься в другом измерении, я окажусь там вместе с тобой. Идет?

Иван привстал и заглянул Маше в глаза. Ему показалось, будто в них блестят слезы.

— Ты плачешь? Я сделал тебе больно? Прости… — Он поднес к губам Машину руку и нежно прикоснулся к ней губами. — Я не должен был говорить всю эту чушь. Забудь обо всем. Мы будем жить так, как жили до этого.

— Нет, так мы больше жить не сможем, — тихо сказала Маша.

Капитан Лемешев, вернувшись из плавания на сутки раньше положенного срока, застал жену в истерике. Он с трудом и не сразу добился от нее, в чем причина. Узнав, что пропал Иван, очень расстроился и даже на какой-то момент растерялся.

— Пропал, пропал, — твердила Амалия Альбертовна. — Словно его никогда и не было. — Она рыдала и стучала своими маленькими кулачками по туалетному столику, который в ответ жалобно звякал хрустальными пузырьками и вазочками. — Я знаю, с ним что-то случилось… Его уже нет… Ах, Господи, я не должна так говорить… я не имею… не имею права… Лучше… лучше бы его не было совсем!

— Маля, прекрати молоть чушь, — строгим голосом сказал капитан Лемешев. — Я уверен, Иван жив-здоров, просто он, как и все нынешние молодые люди, обладает изрядной долей эгоизма. И в этом, между прочим, твоя заслуга — нельзя так баловать ребенка, тем более мальчишку.

— Он обещал мне звонить, а вместо этого прислал три открытки. Потом позвонил и сказал, что, наверное, приедет не один… Что он собирается жениться… Ах, Господи, я накричала на него, он повесил трубку. И больше никаких вестей.

— Когда это было?

— Двадцать второго августа. А сегодня уже шестое сентября… Господи, но ведь он дал мне слово звонить каждый день. Неужели на самом деле женился? Я не переживу, не переживу этого. Миша, Мишенька, я сойду с ума или повешусь.

— Да замолчи ты наконец! — Капитан Лемешев любил жену, но считал ее женщиной слишком эмоциональной и даже экзальтированной. Хотя, возможно, за эти качества больше всего и любил. Амалия Альбертовна выгодно отличалась от жен его коллег-офицеров. Прежде всего тем, что была верна ему душой, телом и всем, чем может быть верна мужчине любящая женщина. Это очень помогало в разлуке, сообщая уверенность и спокойствие. Он тосковал в плаванье по своей маленькой семье, считал себя везучим и даже счастливым человеком. Правда, Иван не захотел продолжить семейную традицию Лемешевых и отказался наотрез поступать в мореходку. Он имел тягу к гуманитарным наукам и с блеском учился на филфаке университета, из года в год получая ленинскую стипендию. Капитан Лемешев уже начинал гордиться сыном.

Сейчас он стоял у окна их всегда полутемной из-за тяжелых бархатных портьер и кружевных гардин бежевого цвета спальни и смотрел на хмурую грязную Неву, в которой отражалось ненастное небо. Он отсутствовал ровно два с половиной месяца. Казалось, он не был в Ленинграде несколько лет.

— Мишенька, как ты думаешь, он живой? — тихо спрашивала жена. — Пускай он хоть десять раз женится, только был бы жив.