Владелец доходного дома умер от сердечного приступа, тужась по причине запора в кабинке общественного туалета. В его собственной квартире, как ни странно, паровое отопление работало не на полную мощность, и трубы остыли раньше, чем в остальном доме. Золотые украшения некоторых жильцов пролежали в кипящей воде добрых четыре года. Как известно, температура кипения воды 100 градусов по Цельсию. Если кто не знает, температура кипения золота 1064,18 градусов по Цельсию.

Кто-то донес, что доходный дом – это золотое дно, и, пользуясь тем, что хитроумный хозяин уже не путался под ногами, полиция выселила из дома всех жильцов и учинила внутри форменный разгром. Трубы парового отопления выворачивали из стен и перетряхивали, как одежду. Золотые драгоценности, ничуть не пострадавшие от воздействия кипящей воды, были выставлены в полицейском участке как свидетельство жадности и изощренной фантазии еврейского народа. Позже драгоценности упаковали в ящик и отправили в Штутгарт, а оттуда в Баден-Баден, где их переплавили в шесть золотых слитков, один из которых потом попал в руки лейтенанта Харпша, надеявшегося вернуть похищенную маленькую дочь. Вместе со своим сержантом и капралом он пришел в баден-баденское отделение Дойчебанка к управляющему, который приходился ему свояком, и убедил его в том, что знает более надежное место, где золото полежит до лучших времен, когда они и их семьи смогут им как следует распорядиться. Он сказал, что сотня желтых слитков – это как раз тот золотовалютный запас, который нужен им на черный день. Разумеется, это была ложь. Деньги ему были нужны, чтобы выкупить свою дочь то ли из плена, то ли из заточения. До него доходили самые разные слухи. Одни говорили, что ее забрала для ее же безопасности зажиточная семья из Безансона, родного города ее матери. Другие упоминали Басл, где ее бабушка когда-то работала нянькой у швейцарских детей. Харпш же был уверен, что его дочь насильно держат в санатории на границе с североитальянским городом Больцано, или Бозаном по-немецки. Он был готов заплатить алчным швейцарцам любые деньги. Пусть потом положат это ворованное золото в свои банковские ячейки в Цюрихе или Женеве, или вернут евреям, или отдадут американцам, лишь бы получить дочь обратно.

Харпш отправился замысловатым маршрутом с сотней золотых слитков, упакованных под завязку в два черных чемодана. Но только девяносто два слитка доехали до Больцано. Один слиток получил сержант за участие в операции, а еще семь ушли на бензин, еду, алкоголь, дорожные карты, ночлег в гостиницах, свободный проезд через блокпосты и замену лопнувшей покрышки. А еще сигареты, так как Харпш был заядлым курильщиком. Не исключено, что он курил сигарету, когда на большой скорости врезался на своем «мерсе» в белую лошадь, стоявшую на дороге в лунном сиянии в километре от Больцано, где не умеют готовить настоящие спагетти. Наверное, там не знают, что спагетти надо варить в кипящей воде.

Флюгер на крыше собора святого Петра и святой Урсулы в местечке Баннесдорф на острове Фемарн, что входил в состав Голштинии и расположен в Балтийском море, если верить местным жителям, был сделан из чистого золота. Сиял он по крайней мере ярко, красуясь на высоком шпиле во всех отношениях непримечательного и довольно приземистого здания. Здесь была двойная символика: золотой флюгер свидетельствовал одновременно о богатстве церкви и о недоступности богатства. Взобраться на купол святого Петра и святой Урсулы в Баннесдорфе, чтобы убедиться в подлинности золотого флюгера, было само по себе непросто, а сделать это тайно – тем паче. Флюгер представлял собой петуха в лодке. Имелись в виду петух, который прокричал, когда Петр в третий раз отрекся от Христа, и лодка, в которой святая Урсула с тремя тысячами девственниц добралась до Голштинии. Вопрос, побывала ли святая Урсула на берегах Балтики, по сей день остается открытым, хотя, кажется, у нее в самом деле были связи с Кёльном, где в XIII веке жили покровители Баннесдорфа. Гораздо сложнее проследить ассоциации, связывающие Урсулу и Петра. Местные остряки с удовольствием рассказывают приезжим скабрезные истории про бойких петушков и не менее бойких девственниц.

В мае сорокового года шестеро немецких пехотинцев, предварительно взбодрив себя алкоголем, решили лично убедиться в том, что флюгер действительно сделан из чистого золота. Они приставили к стене лестницы, одну длинную и две покороче, привязали веревки к водосточной трубе, верхнему ряду окон, освещающих хоры, к выступающим балкам, даже к солнечным часам на фронтоне и полезли на купол, как тати в нощи, все разом, дабы каждый не чувствовал себя одиноким в процессе установления истины.

Курт, почти добравшийся до золотой лодки, успел взяться одной рукой за стрелу, которая указывала на восток, и забросил ногу на оперение второй стрелы, которая показывала на запад, когда прогнившая деревянная лестница, привязанная свободным концом к кровле, надломилась и начала медленно-медленно отваливаться назад, в сторону церковных могил. Так как это была самая высокая лестница, Курта отбросило от собора почти на двадцать пять метров. Он со всего маху сел на надгробный камень из известняка и сломал позвоночник. Смерть наступила мгновенно. Ему было восемнадцать. Следующим оказался толстяк Ханс. Потеряв равновесие, он сорвался вниз, и, пока он летел, ветки тиса пропороли ему живот и грудь, а когда он наконец рухнул на детскую могилу, зазубренный лепесток давно проржавевшей лилии, венчавшей надгробие, вонзился ему прямиком в горло. Смерть наступила мгновенно. Ему был двадцать один год.

Затем пришел черед Петера. Он как раз добрался до основания шпиля, тут лестница начала падать, Петер ухватился за крепежную скобу сточного желоба и через мгновение вместе с этой скобой в руке шмякнулся на посыпанную кремневой галькой дорожку, метрах в пятнадцати от стены, его голова разлетелась вдребезги, как лопнувшая электрическая лампочка, и он оказался погребенным под грудой деревянных обломков и вывороченного железа. Смерть наступила мгновенно. Ему было восемнадцать.

Томас находился в той точке, где лестница раскололась и, прежде чем слегка развернуться, своим острым концом вонзилась ему в промежность, после чего он совершил в воздухе пируэт и упал в простертые руки каменного ангела, протягивающего в пустое ночное небо каменный венок. Смерть наступила мгновенно. Ему было девятнадцать.

Кристиан успел долезть до верхнего ряда окон, освещающих хоры, и оседлал лестницу, чтобы передохнуть, а заодно высвободить руки, чтобы удобнее было пить виски. Горлышко бутылки вспороло ему пупок, хотя причиной смерти стал деревянный крест, ударивший его аккурат по лицу. Отец не сумел его опознать, так что идентификация, отраженная в официальном свидетельстве о смерти, была сделана по зубам и шрамам на ягодицах, оставленных отцовским ремнем. Ему было двадцать.

Ближе всех к земле, на расстоянии двенадцати метров, находился Хельмут. Он больше других выпил и медленнее других поднимался по лестнице. Он остался лежать с переломанным позвоночником на карнизе часовни святой Урсулы. Смерть не наступила мгновенно. Он отлежал еще три дня в коме, и ему грезилось, что он курит трубку и дым выходит из всех отверстий его тела, терпкий дым яблоневых веток, которые горели в кострах его детства в Силезии, и сладкий дым виргинского табака «Чипсток майлд», который он курил в баре отеля на Унтер ден Линден, где Фрика Ханслер напевала всякую похабщину на мотив вальса «Голубой Дунай». Ему было семнадцать.