Спящим объявили подъем.

Вылезают по одному — заспанные, опухшие. На мяч глазеют. Нам-то этот мяч за ночь как сундук без ручек стал. И полюбить его за это время успели, и возненавидеть. Игра, она всему научит. Одно слово — настоящее полевое крещение получили.

Поварята принялись накрывать завтрак. Со звоном посыпались на столы ложки и миски. Раскочегарили кухни, запахло горячим варевом.

— К столам, ребята! Сейчас поедите — и набок.

Повара потащили к столам еду. Вдоль каждого прохода идут двое: передний черпаком раскладывает из котла гречневую кашу, задний кладет мясо.

— Рубайте, братцы, рубайте! Великое дело сделали! Если кому добавки — зовите, мы мигом.

Думал я, что от усталости ни кусочка проглотить не смогу. А ложку съел — и такой аппетит почувствовал, будто неделю голодал. Целая ночь на ногах, да какая ночь! Настоящий прорыв.

Каша горячая, с жирной подливкой.

Дмитрий Всеволодович, мимо столов проходя, крикнул:

— Молодцы, ребята! Без награды не останетесь!

Глаза красные, всю ночь, поди, не спал. Но вид бодрый, осанка победительская. Обхитрил фон Кройфа: и мяч отнял, и мгновенную контратаку собственными силами организовать сумел.

После завтрака понесли чай. Точно так же двое идут — один чай в кружки разливает, другой сдобные булки на стол мечет. На столах масло и сахар. Попробовал я чай — дрянь, теплая водица с веничным вкусом. У нас дома совсем другой чай заваривали. Но тут уж выбирать не приходится, пей что дают. А булки хорошие, хотя немного подчерствевшие.

Встал я из-за стола, от тяжести пошатываюсь. Как будто протезы вместо ног.

Еще раз на мяч взгляд бросил и только тут по-настоящему сделанное дело оценил — это ведь мы мяч отняли! Кашу лопаем, чай пьем, а чуть поодаль — мяч стоит. Наш мяч. Разбили мы немца! Не подвели главного тренера, выполнили маневр князя Дмитрия Всеволодовича. Вся игра теперь по-другому пойдет, а все оттого, что мы на Ржавой горе не струсили и во время ночного перехода сил не пожалели. Только подумать — по всей огромной стране от Волги до Десны бежит сейчас вместе с рассветом скорая весть о победе, радует и крестьян, и горожан, и князей, и купцов, и самого государя. Утерли нос неприятелю, спасли ворота! По гроб жизни уважаемыми людьми теперь будем. Только Ваську жалко. Так стремился в игру, а поиграл-то всего один день, да что там день, и часа по-настоящему не поиграл, мяча руками так и не потрогал. С ним наверняка на час раньше до лагеря добрались бы. Ладно, еще наверстает.

Проснулись некоторые операторы, навели камеры, снимают. Наши калужские новобранцы больше не робеют, и снимать себя дают, и сами в камеру интервью говорят. А чего робеть? На весь мир мы теперь именинники. Рейтинг нашей игры, как операторы судачат, должен по меньшей мере вдвое взлететь. Атаку со Ржавой горы по всем экранам много раз повторили.

После нас за столы тех, кто проснулся, сажают. У нас ужин, у них завтрак.

Меня Антон в бок толкает.

— Про Валюху новости есть!

— Ну?

— Челюсть выбили. Было опасение насчет сотрясения мозга, но обошлось. Дня через два или три нас догонит.

Вот и хорошо. С земляками веселее. Хотя со всеми уже мы перезнакомились, и с калужскими, и с балабановскими, и с боровскими. Скоро и вспоминать перестанем, кто из какого места, будем только свои десятки и сотни знать.

Дмитрий Всеволодович кликнул своих нападающих. Примерно полторы сотни собралось. Остальные где-то в другом месте.

— А ну, орлы! — командует им. — Давайте-ка, прежде чем дальше идти, от немецкого непотребства мяч отмоем!

Ага! Тоже событие знаменательное. Есть такой старинный обычай: коли мяч отняли, надо с него чужие надписи стирать, а свои писать. А кто отнял, у того и первое право в этом деле. Принесли мыла, песка, щеток, и через пятнадцать минут мяч стал белый, будто только что в игру вошел. Как ни хочется спать, а пропустить такое событие никак невозможно.

— Эй, Медведь! — Дмитрий Всеволодович смеется. — Ты у нас больше всех отличился, тебе и слово заветное писать.

Нападающие гогочут, перемигиваются. Медведь, тоже рот до ушей, взял здоровенную кисть, макает ее в ведро с краской.

— Как писать-то, солнышко? — ухмыляется. — Заглавными буквами аль прописными?

— Заглавными, — князь смеется. — Заглавными им напиши, чтоб лучше видно было!

И Медведь крупной вязью выводит первую X, дальше У, а потом уже И краткое. А нападающие к камерам мяч поворачивают: вот, мол, смотрите. В Москву захотели? А вот этого не хотели? Выкусите!

— И картинку пририсуй! — Дмитрий Всеволодович балагурит. — Да с крылышками! Чтоб побыстрей катился!

Медведь кисть еще раз макнул и картинку нарисовал, чтобы понятно было, если кто из немцев по-нашему не понимает.

— Ну, теперь вы, ребята! — это уже к нам Дмитрий Всеволодович обращается. — Вы немца остановили, вам и на мяче писать. Только не толпитесь, по одному подходите.

И началось! Один имя свое пишет, другой обещает немцу гол забить, третий жене или детям привет передает. Операторы с камерами так и шныряют, чуть ли не на сам мяч сверху запрыгивают. На весь мир слава!

Подошла моя очередь, а что писать — не знаю. Растерялся я, в голове пусто до звона. Кабы заранее знать, что на мяче писать придется, подготовился бы, конечно. Взял я кисть и наобум крупно вывел: «НА БЕРЛИН!»

Смотрю, у Дмитрия Всеволодовича улыбка с лица сошла. Подзывает кого-то, на меня глазами указывает. Что такое?

— Эй, защитник! — зовет меня человек князев. — Подойди-ка к тренеру.

Подхожу, кланяюсь.

— Звал, солнышко?

Дмитрий Всеволодович взглядом меня измерил, в сторонку отвел.

— Кто таков?

— Зритель Михаил Прокофьев, деревня Зябликово, Малоярославского района, Калужской области.

— Зритель! — Дмитрий Всеволодович усмехается. — Какой ты теперь зритель, деревенщина? Ты теперь защитник. Да какой! Все экраны ваша калужская замена обошла. От самого государя вам награда будет! Но речь не об этом. Ты что это такое на мяче написал?

— Не знаю, солнышко. Что в голову пришло.

Князь снова на меня так смотрит, будто самые потаенные мысли прочесть пытается.

— И почему же это тебе такие слова в голову пришли? Умный больно, я гляжу, да?

— Не знаю, солнышко. Само собой вышло.

— Ладно, иди.

Подал кому-то знак, надпись мою тут же затерли. Ничью больше не тронули, а мою затерли. Почему? Что-то здесь нечисто. Только думать сейчас про это нет возможности. В сон клонит так, что, сидя на жердочке, уснуть готов.

Развели нас по палаткам, объявили на шесть часов отбой. Перед тем как в дремоту провалиться, услышал, как Дмитрий Всеволодович свежим сотням диспозицию объявляет. Сейчас они дальше мяч покатят…