— Транспорт? — ехидно спросил посредник. — А где вы видите транспорт?

— Как где? — удивился Пийчик. — Так вот же «Ща» стоит, как миленький!

Посредник окинул его уничтожающим взглядом, в котором ему удалось выразить почти все чувства, накипевшие в его душе за этот поход.

— Если бы вы дали себе труд ознакомиться с маневренными документами, товарищ командир корабля, — медленно и со вкусом начал он, — то вы бы знали, что перед вами не транспорт, а линейный корабль типа «Айрон Дьюк», и, учитывая его броню и калибр его орудий, вероятно, постарались бы пройти незамеченным, а не кидаться в эту бессмысленную атаку. Таким образом, утоплен не он, а вы. Будьте любезны поднять «глаголь» и можете возвращаться на базу, — мстительно закончил он и, взяв под руку кинорежиссера, ушел с мостика.

Пийчик ошеломленно посмотрел ему вслед, потом плюнул за борт и повернулся к Гужевому.

— И всегда ты, Фрол Саввич, напутаешь, — горько сказал он. — Говорил тебе — тащи состав сторон… Механик, механик… Живешь сплетнями, а дела не знаешь…

— Да кто же его знал, Ян Яныч, — смущенно забормотал Гужевой, но Пийчик гневно махнул на него рукой.

— Подымай «глаголь», отвоевались… Локсодромии-мордодромии проклятые… Живого корабля не признать… Линкор… «Айрон Дьюк», чертов крюк… Право на борт!

Холодная осенняя заря наконец встала над Финским заливом, осветив унылым светом серые волны и покачивающийся в них «Сахар». На долгом пути его в базу встречались ему и синие и красные корабли. Но синие по нему не стреляли, а красные не подзывали к борту, чтобы дать поручение или снабдить табаком: на фок-мачте «Сахара» трепетал треугольный флаг — роковой «глаголь», означающий, что данный корабль давно утоплен и что он — только обман зрения, некий призрак, подобный кораблю Летучего Голландца, с той только разницей, что корабль Голландца не существовал, но был видим, «Сахар» же существовал, но был невидим.

И на мостике его с той же печатью скорби на челе, которая отмечала легендарного капитана, сидел Пийчик, страдая без папирос и размышляя о странностях маневров. Ведь вот как получилось: по настоящим минам прошли, а от какой-то бумажки погибли.

Эти печальные его думы были прерваны появлением радиста, протягивавшего ему бланк радиограммы.

— А чего ты еще принимаешь? — хмуро сказал Пийчик. — Закрывай лавочку и ложись спать: утопленники мы, нечего нам слушать… Ну, чего там пишут?

Он развернул бланк и прочел. «Обстановка на 12.00. На рассвете противник пытался высадить десант в районе… Линкор типа „Айрон Дьюк“, потопив артиллерийским огнем посыльное судно „Сахар“, вслед за тем подорвался на нашем заграждении у банки Чертова Плешь… Торпедной атакой…»

Дальше Пийчик не читал и отдал бланк радисту. Слабое подобие улыбки проскользнуло по его условно мертвому лицу.

— Снеси посреднику, — сказал он, — разбуди, пусть распишется… Да поспрошай у ребят, не осталось ли у кого махорки, — черт знает до чего курить хочется…

Штаб бригады линейных кораблей был необыкновенно изобретателен, но академичен. Такая репутация создалась в результате жесткого соревнования флагманских артиллериста и штурмана в области выдумок.

Если первому удавалось провести в жизнь какую-либо необычайную «Инструкцию для стрельбы из зенитных орудий по подводным лодкам», то второй отлучал себя от шахмат, пока не склонял командира бригады к организации на линкорах метеорологической службы в масштабе первоклассных европейских станций. Эта благородная борьба двух организационных талантов, уподобляясь действию двух взаимно догоняющих поршней, толкала медлительный и осторожный ум командира бригады на рискованные эксперименты.

Накалившиеся за день борта излучали свое душное, пахнущее краской тепло внутрь флагманского салона, и потому тела обоих специалистов утонули в креслах до крайнего предела, оставив над ними лишь две папиросы, как перископы погрузившихся лодок. Но что значит жара для живого ума, обуреваемого новой идеей? Артиллерийский перископ втянулся в кресло, и взамен его вылетело облачко правильно наведенного залпа.

— Пуф, — сказал артиллерист, — знаешь, старик все-таки согласился пострелять по невидимой цели.

Залп, очевидно, дал накрытие, потому что штурманский перископ мгновенно скрылся, и из кресла потянулась длительная дымовая завеса, долженствующая своим спокойствием скрыть нешуточное волнение штурмана, чье самолюбие было уколото.

— Да? — сказал он с небрежным спокойствием. — Опять по болоту?

— Необыкновенно остроумный метод! — восторженно продолжал артиллерист. — Подумай только — наводим по «Посыльному», а стреляем по «Принцессе»…

— Очень интересно, — сказал штурман без всякого проявления интереса и подумал с завистью: «Вот ведь что выдумал, черт».

Артиллерист в порыве чувств положил ему руку на колено и проникновенно сказал:

— Товарищ дорогой, ты уж присмотри сам за маневрированием: вся штука в том, чтобы корабль шел точно по окружности. Нужна прямо бешеная точность.

— Ты, может быть, за своими артиллеристами приглядишь, Андрей Иванович, — сказал штурман сухо и снял с колена артиллерийскую руку. — Штурманам не привыкать к твоим дурацким маневрированиям.

Торжество рождает добродушие, и флагарт, не обижаясь, указал невежливо снятой рукой на шахматы:

— Вставлю?

— Спасибо. Мне некогда, — ответил флагштур, поднимаясь. — Надо поработать. У меня тоже есть новая идея.

Но в каюте была совершенная баня, и политико-моральное состояние, подорванное успехом соперника, разложилось окончательно. В голову лез всякий трудно осуществимый вздор, вроде опыта буксировки линкора баркасами со штормовым вооружением или маневрирования без руля, машин и компаса.

«Принцесса Адель» знала лучшие дни. В 1895 году, когда она впервые вошла в Купеческую гавань прямым рейсом из Мессины, она даже была встречена владельцем, главой фирмы «Братья Елисеевы», помахавшим ей платочком с борта катера, предоставленного ему капитаном над портом. В те дни «Принцесса» была стройной и благоуханной, что вполне соответствовало ее титулу.

Благоухала же она свежим ароматом апельсинов и лимонов, привозимых ею для названной фирмы из Италии четырежды в год. Запах этот пропитал все ее существо и побеждал глухую вонь пропотевшего кубрика, вонючую гарь машинного масла и даже корабельного кота и исчезал лишь в каюте боцмана, сраженный духом водки, огуречного рассола и полтавской махорки; боцман вечером пил, утром опохмелялся, в промежутках же дымил махоркой и называл «Принцессу» Щукиным двором(4), а не пароходом.

С годами «Принцесса» начала дурнеть. Зловещие морщины появились на обшивке, шпангоуты схватили жестокий ревматизм и в шторм стонали. С каждым годом все труднее удавалось закрывать бесцеремонные глаза агентов Ллойда разноцветными бумажками франков или стерлингов на очередном осмотре для получения регистра. Когда расходы эти увеличились вчетверо, «Братья Елисеевы» призадумались: ремонт или слом?