Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Единственное, чему я ее научила, так это проверять еду перед тем, как она съест ее. Мне стало легче на душе – она еще недостаточно взрослая, чтобы понимать, за что ей следует ненавидеть меня.
– Выйди из комнаты. Мне надо переодеться, – сказала я.
Чарли заскулила и скорчила гримасу, но все же сползла с кровати, подняла с пола шахматную фигурку, которую уронила, и поспешила к двери. Я надела пижаму и залезла под одеяло.
Я посмотрела на свои фотографии и артефакты.
В расположении картинок не было ритма или объяснения, почему они тут висят. Несколько лет тому назад иногда, глядя на старую фотографию, я находила в ней что-то новое, какое-то отличие от прежней. Чего-то могло не хватать. Я залезла в сумку и достала фотоаппарат, затем просмотрела снимки, сделанные сегодня. На первом должны были быть утренние белки – но фотография уже была иной. Казалось, я снимала не их, а лужайку соседей. Белки растворились в пространстве.
Далеко не всегда все было так просто. Некоторым вещам требовалось куда больше времени, чтобы исчезнуть. У меня были также альбомы, напичканные фотографиями, но только того и тех, кто, как я твердо знала, существовали в реальности, например, родителей. Чарли был посвящен целый альбом. Я не раз заставала ее в моей комнате за изучением его.
Артефакты достались мне от папы. Первое и главное: папа был археологом. Я понимала его. Если бы я была способна днями напролет возиться в грязи, то тоже выбрала бы эту профессию. Мама обычно сопровождала его, но потом на свет появилась я, и они долго решали, а стоит ли таскать ребенка с собой на раскопки. Когда мама перестала учить меня дома, ей расхотелось, чтобы я путешествовала, а потом родилась Чарли, и у них было недостаточно денег, чтобы брать нас обеих. И потому моя мама вечно торчала дома, а отец всегда отсутствовал.
Приезжая домой, он привозил всякую всячину: большую часть нашего нынешнего имущества, мебель и даже какую-то одежду. Мама распихивала все это по подходящим углам, и тогда переставало казаться, что в доме пусто.
Я старалась не думать о том, что перевозка вещей через океан должна влетать в копеечку.
Помню, еще перед тем, как мне поставили диагноз, я лежала в кровати, и мои артефакты разговаривали со мной и друг с другом. Я слушала эти разговоры, пока не проваливалась в сон.
Теперь артефакты со мной не разговаривают. По крайней мере, когда я сижу на таблетках.
Выключив свет, я перекатилась на другую сторону кровати, потянув за собой простыню. Маленький мальчик у аквариума с лобстерами терял свои очертания – и я напомнила себе, что даже если он существовал в действительности, чего не было, то он и Майлз не обязательно один и тот же человек.
Это было десять лет тому назад. С тех пор я его ни разу не видела. Вероятность новой встречи просто смехотворна.
Я долго не могла заснуть. Лежала и ждала, когда мама пройдет мимо моей комнаты и закроет дверь в свою спальню (Чарли закрыла дверь где-то полчаса назад), затем вылезла из-под одеяла, натянула кофту, старые кроссовки и взяла из-под кровати алюминиевую бейсбольную биту. Посмотрев в окно, я прислонила ее к стене.
Я не часто разъезжаю на велосипеде в темноте, но ходить люблю. Бейсбольная бита ударяла о кроссовки, ночной ветерок гладил ноги, я миновала задний двор и вышла в лес Ганнибалз-Рест. Впереди журчал ручей. Я сделала последний поворот и оказалась перед мостом Красной ведьмы.
У меня не было необходимости оглядываться и осматриваться, потому что здесь встречались миры. Всем казалось, будто они видели или слышали в этих местах что-то странное, и мне не приходилось скрывать, что и я подвержена этому. Я засмеялась, вспомнив, как Такер упомянул этот мост. Красная ведьма? Та, что потрошит путников, купается в их крови и вопит как банши? Нет, я ее не боюсь. Кошмар мог перевернуть и вывернуть наизнанку действительность, напугать до смерти кого угодно, но только не меня. Бейсбольная бита брякала по асфальту, а я приближалась к мосту Красной ведьмы.
Сегодня ночью здесь не было никого страшнее меня.
Эйнштейн говорил, что безумие – это многократное повторение одних и тех же действий в ожидании разных результатов. Я продолжала фотографировать все подряд, надеясь, что однажды посмотрю на один из этих снимков и пойму, что это была галлюцинация.
Я продолжала совершать свои осмотры по периметру, мечтая оглянуться вокруг, не будучи охваченной паранойей. Целыми днями думала о том, что кто-нибудь когда-нибудь скажет мне, что я пахну лимонами.
Если я и не была безумной по чьему-то еще определению, то эйнштейновскому соответствовала на все сто.
На следующий день после случая на парковке я попыталась отыскать грузовичок Майлза. Ржавый, небесно-голубой Джи-Эм-Си 1982 года, выглядевший так, будто его вытащили из кучи металлолома. Грузовичка на месте не было. Прекрасно. Далее мне следовало разобраться с замком на шкафчике Майлза. Я поспешила в школу, проверила, нет ли кого поблизости, выяснила, что камер наблюдения тоже не имеется, и стала рыться в сумке в поисках суперклея. Два тюбика плюс семнадцать палочек для мороженого – и шкафчик Майлза был надежно замурован. Выбросив улики в ближайшую урну, я достала из своего шкафчика нужные мне книги (большинство из них продолжали выпадать из обложек) и отправилась за формой.
Помещение уборщика располагалось по соседству с кабинетом химии. Я постучала, внутри раздался какой-то шум. Потом дверь со скрипом отворилась, образовалась небольшая щелка, и в ней появилось знакомое лицо в очках.
– О, Алекс, привет. – Такер приоткрыл дверь пошире. Его взгляд был устремлен в коридор позади меня.
– Ч-что ты здесь делаешь?
– Э… Мне сказали, что я могу получить у уборщика форму.
– Ах да. Их здесь несколько… подожди сек…
Он исчез за дверью, и до моих ушей донеслась приглушенная, сердитая ругань. Вернулся он с формой.
– Она может оказаться тебе слегка велика, но другой нет. Все остальные желтые.
Я взяла форму.
– Спасибо, Такер. А что ты делаешь здесь? – Я посмотрела ему за спину, но ничего не разглядела.
Он слабо улыбнулся мне:
– Все в порядке. – И закрыл дверь.
Я с трудом удержалась от того, чтобы не фотографировать, – это был Такер, и он не галлюцинация, даже если ошивается в каморке уборщика – и пошла в ближайший туалет, чтобы переодеться. Такер порядком преуменьшил, сказав, что форма будет мне «слегка велика». Придется заняться плаванием, чтобы носить ее.
На пути к кабинету, где должен был состояться следующий урок, я, пересекая широкий коридор, увидела змею. Ее голова болталась между потолочными плитами, сдвинутыми по какой-то причине в сторону. Я подпрыгнула на месте. Питонов я прежде видела только в зоопарке, за стеклом – но скоро первый шок уступил место раздражению.