– Ах ты, боже мой! Если вы за такую ерунду цепляетесь, то вам стоит арестовать всех школьных учителей в Англии по подозрению в убийстве.

Суперинтендант реагировал на это воинственное замечание с максимальной деликатностью.

– Видите ли, сэр, вы должны понять, что нам, полицейским, приходится вникать во все детали, какими бы ничтожными они ни казались. Помните дело Джонса Эванса?

– Джонса Эванса? Форварда из «Лантиприда»? Да уж как не помнить. Я всегда говорил, что этот малый добром не кончит. Однажды… за ухо меня укусил. Ну, в общем, я вижу, к чему вы клоните.

– Стало быть, если я правильно понимаю, всерьез ваши слова воспринимать не следует?

– Не знаю, что и сказать. Вообще-то я бы с удовольствием свернул шею этому поганцу. Но так уж получилось, что сделал это кто-то другой. А я тут ни при чем, если вы это хотите знать.

– Именно это. Ведь после обеда вы были на площадке, верно? Ничего необычного не заметили?

– Нет, если не считать фокусов Маулди, он у нас за спортивный инвентарь отвечает – по-моему, это просто деревенский дурачок уж бог знает в каком поколении. На сей раз он поставил на беговой дорожке слишком много барьеров.

– Ну а вы, сэр?

– А что я? Сказал ему пару теплых слов, а потом мы отнесли лишние барьеры к нему в кладовку.

– И когда это было примерно?

– За десять-пятнадцать минут до начала соревнований. А что?

– Понимаете ли, сэр, представляется возможным, что тело было перенесено в стог с сеном не сразу после совершения убийства. И если это так, то, естественно, меня интересует, где оно могло быть в промежутке.

– Нет, в кладовке, если вы об этом, никаких тел не было, по крайней мере, когда мы туда вошли. И спрятано оно не могло быть, потому что, помнится, Маулди разворчался, что, мол, кто-то переложил мешки, и нам пришлось возвращать их на место. Так что если за ними что-то скрывалось, мы бы увидели.

Армстронг слегка подался вперед, и стул под ним заскрипел.

– Ну что ж, сэр, это, пожалуй, все. Да, вы случайно не видели миссис Вэйл после обеда?

– По-моему, она раз или два прошла через садовые ворота проверить, все ли в порядке со зрительскими местами.

– Больше никого не было?

– Вроде нет. Впрочем, постойте: некоторое время по дорожке прогуливался Симс. Он вышел, как раз когда мы уносили барьеры. Да, и еще. Почти тогда же со стороны леса появился Эванс. Вот теперь точно все.

– Ну что ж, сэр, не буду вас больше задерживать. Окажите любезность, пригласите, пожалуйста, мистера Рэнча.

Широко улыбаясь, Армстронг предложил ему сесть. Если он и заметил, что левый глаз учителя нервно подрагивает, а ладони впиваются в ручки стула, то никак этого не выдал.

– Итак, сэр, – начал суперинтендант, – полагаю, вы из тех, что помоложе, знаете об учениках то, что старшие могут и не знать. Например, нет ли у вас предположений относительно того, кто мог желать смерти этому пареньку?

– Ума не приложу, честно говоря. Конечно, соученики его не особенно жаловали, хотя иные лебезили, из-за его денег; да и среди учителей он тоже фаворитом не был.

– Что так?

– Он любому мог надерзить, причем самым гнусным образом, если считал, что это сойдет ему с рук.

– Ясно. Однако же, судя по впечатлению, какое произвели на меня ваши коллеги, вряд ли кто поднял бы на него руку.

– Видите ли, Гэтсби он обвел вокруг пальца, а что касается Симса… – Рэнч смущенно осекся.

– Вполне понимаю ваши колебания, сэр. При сложившихся обстоятельствах они вполне естественны. Но, конечно, даже мы, полицейские, не настолько тупоумны, чтобы полагать, будто человека можно убить из-за такой ерунды. Все, что я пытаюсь сейчас понять, так это психологию жертвы. Понимаете ли, часто таким способом можно выйти на убийцу.

– Ну что ж, если так… – Симс все еще колебался, – коли так, наверное, не будет большого вреда, если я вам скажу, что Вимис делал все от него зависящее, чтобы превратить жизнь Симса в ад.

По некоторым косвенным признакам Армстронг и сам это понял. Решив, что Рэнч, как он любил выражаться, «созрел», суперинтендант перешел в наступление.

– А сейчас, сэр, хотелось бы, чтобы вы рассказали мне, чем были заняты между обедом и половиной третьего.

Рэнч заметно напрягся и принялся теребить свой розовый галстук. Когда он заговорил, Армстронг уловил в его голосе некоторую хрипоту.

– Ну чем? Просто слонялся по школе.

– Попросил бы поконкретнее, сэр.

– Хорошо. После обеда я поднялся к себе и немного полежал, самочувствие было неважное. Потом полегчало, и я решил почитать. Но вспомнил, что книгу оставил в общем зале, и пошел за ней. Там оказался Тивертон, и я…

– Могу я поинтересоваться, что это за книга, сэр?

Рэнч покраснел и неприязненно посмотрел на суперинтенданта.

– Право, я не понимаю, какое это… хорошо, если вам так уж надо знать, то это французская книга, «Мадемуазель до Мопен», – воинственно заявил он.

– Ясно. Школьное чтение. Когда я учился, у нас французский не преподавали. Хорошо, и что было дальше?

– Дальше я немного почитал, переоделся и спустился вниз.

– Вы ведь к началу первого забега опоздали, верно, сэр?

– Опоздал? Нет. Кто это вам сказал?

– О, извините, сэр, наверное, это какое-то недоразумение. Я почему-то решил, что вы не были с другими учителями на открытии соревнований.

– Был, но не с ними. Я разговаривал с одним из родителей.

– А с кем именно, сэр?

– Как ни странно, не знаю, – медленно проговорил Рэнч. – Рослый тип с голубыми глазами, в коричневом костюме. Он подошел ко мне и спросил, как дела у некоего Тома? Ну я и сказал наобум, что все в порядке у Тома. На сборищах вроде нашего с подобным то и дело сталкиваешься. Родители пребывают в уверенности, что их все знают и про их детей тоже все и все знают.

– Да, нелегко вам, должно быть, приходится, сэр. Что ж, больше вопросов у меня нет. Спасибо большое. Доброй ночи, сэр.

Вечер следующего дня. Поужинали в общем зале, потом Тивертон, Эванс и Гриффин собрались в комнате, служившей ранее гостиной. Рэнч ушел по делам; Гэтсби и Симс вот-вот должны были вернуться из деревни. Суперинтендант, целый день шнырявший по зданию и совавший повсюду свой нос, наконец удалился, с его уходом висевшее в воздухе напряжение несколько ослабло. Имелись и другие персонажи; они тоже все время то входили, то выходили, так что атмосфера все же оставалась нездоровой, ядовитой, словно после газовой атаки. Репортеры местных и лондонских газет, вынюхивающие скандальные подробности для своих титулованных хозяев – так шакалы обнюхивают мертвечину для престарелых львов. Репортеры с блокнотами; репортеры с телеграфными бланками; репортеры с фотокамерами, недовольные тем, что не удается найти «скорбящих родственников», чьи искаженные горем черты они могли бы уже завтра, к утренней трапезе, подать в виде десерта своей огромной аудитории; репортеры вежливые, грубые, въедливые, добродушные, злобные, умные, глупые – целая стая, кружащая над школой, то приближаясь, то удаляясь. Когда стервятники улетели окончательно, казалось, сама ночь вздохнула с облегчением и даже сенное поле, запятнанное убийством, сделалось словно бы чище. Миллионы глаз впивались в новостные строки, следующим образом звучавшие в версии местной газеты, которую как раз сейчас Тивертон зачитывал Эвансу и Гриффину: