– И что же она пишет мне, Августу? – проговорил Постум, разворачивая конверт. – «Если ты здравствуешь, Август, хорошо». Я тоже так думаю… «Ради милосердных богов…» Сомневаюсь, что они милосердны. «Нельзя казнить невинных ребят – это подло… » Ну, моя милая, таких писем императору не пишут. Та-та-та… «вспомни о справедливости…» Бениту ты написала то же самое? М-да… Бениту это вряд ли понравится. «Исполнители – профессиональные убийцы». А вот этого точно не стоило писать. Да ещё подписалась: «Маргарита»[9]. Это твоё настоящее имя?

Девушка кивнула.

– Странное имя. Такое прежде могли дать какой-нибудь рабыне.

– Я не рабыня.

– Теперь все рабы.

– Я не рабыня, – повторила она, и в тёмных глазах её загорелись фиолетовые огоньки – так у разъярённой кошки вспыхивают глаза, когда она вострит когти. – Меня назвали Маргаритой мои приёмные родители. А родовое моё имя Руфина.

Имя это произвело впечатление на Философа и Меченого – они переглянулись, и Философ нахмурился, а Меченый покачал головой. Но ни Август, ни его друзья не обратили внимания на признание Маргариты. Мужчин с именем Руфин много в Риме, женщин с именем Руфина – и того больше.

– Так зачем ты хотела встретиться со мной? – спросил Август.

– Я же сказала: чтобы спасти этих двух ребят – Корва и Муция.

– А может, ты хотела, чтобы я переспал с тобой?

– Ты не в моем вкусе, – девушка покраснела.

Вряд ли ей прежде доводилось разговаривать даже с вигилом – по её чистенькому личику и простенькой светлой тунике до колен сразу видно, что она из приличной семьи, где жизнь течёт чинно и день сегодняшний похож на день вчерашний, как две капли воды из фонтана в атрии. Вечерами в таблине читают Вергилия и не читают Петрония, верят сообщениям «Акты диурны», по праздникам ходят в театр и кино и не ходят в Колизей. Вот только глаза у неё отнюдь не Лукреции, а бунтарки – это видно сразу.

Крот высыпал перед Августом на ковёр содержимое сумочки Маргариты. Пудреница, губная помада, вышитый платок из виссона – надо заметить, дорогой платок, костяная тессера в театр Помпея. Ну кто сомневался – театралка! И записная книжка в переплёте из кожи с золотым тиснением. Девушка молчала, глядя на творимое безобразие, и кусала губы. Что ж, пусть молчит – долго выдержать не сможет. А записная книжка все скажет лучше неё. Постум раскрыл книжечку наугад и прочёл вслух:

– «Римляне забыли Всеобщую декларацию прав человека…» Философ, это по твоей части. Оказывается, не все экземпляры Деклараций спустили в латрины. Один остался. «Нельзя позволять так себя унижать»… М-да – так нельзя. А хотелось бы знать – как можно? Но тут пояснений нет. Что там дальше… Ага, вот опять: «… ничтожный похотливый безумец». Это, надо полагать, обо мне.

У Маргариты дрожали губы, хотя она и сжимала их со всей старательностью. Постум заметил это и опять торжествующе улыбнулся – как в разговоре с Александром – лишь на мгновение, и тут же принял серьёзный, почти хмурый вид.

– И почему её так волнует моя похоть? – продолжал Август. – Наверняка хочет испробовать, какова она, а, Туллиола?

– Конечно, хочет, – поддакнула эбеновая красотка и облизнула кончиком языка губы. – Очень даже, – промурлыкала и похлопала Августа по колену.

– Оставь её, Постум, она же сейчас разревётся, – попросила Хлоя. – Я терпеть не могу рёва.

– Неужели? Такая большая девочка – и будет плакать?

Постум поднялся и неторопливо подошёл к пленнице. Движения его были ленивы, самоуверенны.

– Красавчик! – причмокнула ему вслед Туллия.

Маргарита вздрогнула. Он взял её за подбородок и повернул лицо к себе. Она подняла ресницы и глянула ему в глаза. Видно было, что безумно боится. Но старается из последних сил это скрыть.

– Одного не могу понять, – задумчиво проговорил Постум. – Какое отношение имеет Всеобщая декларация прав человека к моей похоти?

– Ты позоришь титул Августа! – Девушка задохнулась, ошеломлённая собственной смелостью.

– Неужели? И кто думает так же, как она?

– Я, – сказал Философ и поднялся с ковра.

– Двое. Кто-нибудь ещё?

– Август, ты душка! – Туллия рассмеялась. Маргарита вздрогнула, как от удара. В этот миг они друг друга возненавидели.

Кумий и Гепом зааплодировали.

– Вы в меньшинстве, ребята. Так что, я думаю, моя похоть имеет отношение лишь к твоему вожделению, красотка, – усмехнулся Август. – У тебя наверняка появляется приятное жжение внизу живота, когда ты думаешь, сколько телок я трахаю за вечер.

Девушка попыталась отшатнуться, но за спиной у неё была стена – неподатливый камень. И она прижалась к этой стене.

– Признайся, тут все свои. – Он провёл рукою по её бедру, задирая тунику. – Именно об этом ты думала, когда шла просить за этих мальчишек. Мальчишки – только повод.

Он коснулся узкой полоски кинктуса. Она ударила его по руке.

– Вот глупая! – засмеялся Постум. – Она не хочет, чтобы я её возбудил перед тем как трахну.

И он грубо схватил её за шею, запрокинул голову и жадно приник к губам. Девушка замычала, беспомощно взмахнула руками, пытаясь вырваться, потом в ярости всадила ногти Постуму в щеку.

– Ах, дрянь! – Юноша отскочил, держась за скулу. – Да ты…

Неведомо, что бы он сделал с пленницей – влепил пощёчину или сбил с ног и повалил на ковёр. Но не успел – удар по другой скуле отбросил его к стене. Постум не сразу понял, что произошло: перед глазами его брызнуло белым светом и ослепило. Очнулся император на полу. Он тряхнул головой, приходя в себя, и увидел, что Философ стоит над ним, сжимая кулаки. Как хромоногий оказался рядом, Постум не понял. И другие – тоже, увлечённые забавой Августа.

– Он ударил меня. Он ударил меня, – повторял Постум с удивлением, будто не мог в это поверить. Потом ярость в нем закипела. Он вскочил на ноги – будто пружина распрямилась. – Раб меня ударил! Крот! – Здоровяк тут же поднялся. – Что в моем доме полагается рабу, если он ударит господина?

– Десять ударов плетьми, Август.

Философ снял со стены плеть и молча протянул Постуму.

Император несколько секунд смотрел на плеть, потом перевёл взгляд на Философа, они глянули друг другу в глаза. Что такое прочитал Август в глазах своего раба – неведомо. Но он отступил и напустился на Туллию:

– А ты что сидишь? Лёд принеси! На кого я завтра похож буду, а?

Та сорвалась и выбежала из таблина.

Постум взял из рук Философа плеть, взвесил на руке.

– Постум, прекрати! – крикнула вдруг Хлоя. – Так же нельзя. Он же старик, пощади его седины.