«старейшего», не свойственное древнейшей части летописи, и представление о единовластии: выразителями этих представлений являются, с одной стороны, Борис и Глеб, а с другой – Святополк. Помимо почитания старшего брата младшим «въ отца место» повесть «Об убиении» акцентирует внимание и на послушании сына отцу в рассказе о том, как Святополк после убийства Бориса «с лестью посла къ Глебу глаголя сице: „поиди вборзеотець тя зоветь, не сдравить бо велми“. Глебъ же вборзе вседъ на коне с малою дружиною поиде, бе бо послушливъ отцю»[226]. Этот мотив (менее конкретно выраженный в «Анонимном сказании»)[227]близок к идее о «послушании», пронизывающей летописный рассказ о последней воле Ярослава под 1054 г., и к летописной оценке событий 1073 г., в результате которых это «послушание» было нарушено. Данный пассаж вполне мог послужить запоздалым упреком в адрес Святослава Ярославича, которого летопись называет инициатором изгнания своего брата Изяслава и который, судя по «Сказанию чудес», поддерживал именно культ Глеба, – но вряд ли его появление было возможно при жизни самого Ярослава, который в 1014 г. не подчинился воле отца[228].

В «Анонимном сказании» Борису приписаны пространные благочестивые рассуждения, вытекающие из размышлений над различными «политическими альтернативами». Позитивная альтернатива – признание старейшинства – выражена словами: «Се да иду къ брату моему и реку: „Ты ми буди отьць – ты ми братъ и стареи. Чьто ми велиши, господи мой?“» Негативная альтернатива – игнорирование старейшинства — рассматривается гипотетически, но с заведомо отрицательной оценкой: «Аще поиду въ домъ отьца своего, то языци мнози превратять сьрдьце мое, яко прогнати брата моего, якоже и отьць мой преже святаго крещения, славы ради и княжения мира сего, и иже все мимоходить и хуже паучины. То камо имамъ приити по ошьствии моемь отсюду? Какъ ли убо обрящюся тъгда? Кый ли ми будеть ответъ? Къде ли съкрыю мъножьство греха моего? Чьто бо приобретоша преже братия отьца моего или отьць мой?»[229]

Здесь в уста Бориса вкладывается отвержение предшествующей политической практики братоубийственных междоусобиц языческой эпохи («преже святаго крещения»). В связи c этим позволим себе сослаться на комментарий Р. Пиккио, который отметил: «„Высший смысл“ святой истории о Борисе и Глебе, сыновьях киевского князя Владимира, убитых их братом Святополком, может быть сведен к простой формуле: лучше отдать жизнь за Господа, чем бороться за нечестивое существование на этой земле. Но, твердо придерживаясь этого морального закона, братья утверждают также и политический принцип (здесь и далее курсив наш. – Д. Б.). Их мученичество становится вкладом в христианизацию политического уклада Киева. Когда их брат Святополк после смерти Владимира прибегает к насилию, чтобы избавиться от Бориса и Глеба как основных своих соперников, он все еще следует дохристианским правилам, по которым традиционно велась борьба в Киевских землях. Борис и Глеб как апостолы новой концепции политической жизни впервые изменяют „правила игры“. Они предпочитают смерть борьбе со своим братом, потому что являются знаменосцами нового закона, основанного на христианской вере»[230]. В развитие подобных представлений следует обратить внимание на то, что и в «Чтении об убиении Бориса и Глеба», и в «Анонимном сказании» гибель Святополка уподобляется гибели Юлиана Отступника («Ульяния законопреступнаго», «цесаря Иулияна»), римского императора, пытавшегося возродить поклонение языческим богам[231]. Этим Святополк как бы был отнесен к числу язычников, символически представлен последним языческим правителем Руси, хотя на своих монетах он подчеркивал свою приверженность христианству (изображался с христианскими атрибутами)[232].

В повести «Об убиении», в том виде, как она сейчас читается в ПВЛ, негативное отношение к Святополку маркируется с помощью уподобления его действий действиям Каина (ср.: «Святополкъ же исполнивъся безаконья, Каиновъ смыслъ приимъ»; «Святополкъ же оканьныи помысли въ соберекъ: „се убихъ Бориса, како бы убити Глеба“, приимъ помыслъ Каиновъ.» и т. д.)[233], однако эти аллюзии могли быть позднейшим добавлением. Вся полнота замысла Святополка раскрывается за пределами повести «Об убиении» после сообщения об убийстве в Карпатах Святослава Древлянского («.и нача помышляти: яко избью всю братью свою и прииму власть Русьскую единъ»)[234]. По всей видимости, появление этой мотивировки связано с появлением в летописном тексте «Рассуждения о князьях», составитель которого, осуждая «высокоумные» помыслы Святополка, не ведавшего, что «Богъ даеть власть ему же хощеть», утверждал: «Аще бо кая земля управится пред Богомъ, поставляеть ей цесаря или князя праведна, любяща судъ и правду, и властеля устраяет, и судью, правящаго судъ. Аще бо князи правьдиви бывають в земли, то многа отдаются согрешенья [земли], аще ли зли и лукави бывають, то болше зло наводить Богъ на землю, понеже то глава есть земли», подкрепляя свое суждение ссылками на книги пророка Исайи («Согрешиша от главы и до ногу, еже есть от цесаря и до простыхъ людий») и Екклесиаста («Люте бо граду тому, в немъже кънязь юн»)[235]. Но в ПВЛ это абстрактный комментарий книжника, тогда как в паримийных чтениях, где присутствует аналогичный фрагмент, уточняется: «Отъять бо отъ насъ Богъ Володимира, а Святополка наведе грехъ ради нашихъ, акоже древле наведе на Иерусалимъ Антиоха»[236].

Если вслед за Р. Пиккио рассматривать вкрапления библейских цитат как своеобразные «тематические ключи», отсылающие читателя к библейским контекстам, вырисовывается крайне интересная картина: составитель «Рассуждения о князьях» как бы проводит параллель между Святополком и вавилонским царем Навуходоносором II, о котором в Книге пророка Даниила говорится, что «когда сердце его надломилось и дух его ожесточился до дерзости, он (Навуходоносор. – Д. Б.) был свержен с царского престола своего и лишен славы своей, и отлучен был от сынов человеческих, и сердце его уподобилось звериному, и жил он с дикими ослами; кормили его травою, как вола, и тело его орошаемо было небесною росою, доколе он познал, что над царством человеческим владычествует Всевышний Бог и поставляет над ним, кого хочет» (Дан., 5: 20, 21). (Здесь и далее курсив наш. – Д. Б.) Таким образом, Святополк, словно Навуходоносор, был представлен безумцем, противопоставившим себя божественному промыслу. Отсылка к книге пророка Исайи позволяла автору «Рассуждения…» представить Святополка не только сумасшедшим, но и едва ли не прокаженным человеком, у которого «вся голова в язвах, и все сердце исчахло» и «от подошвы ноги до темени головы нет у него здорового места: язвы, пятна, гноящиеся раны, неочищенные и необвязанные и не смягченные елеем» (Ис., 1, 6: 5–6). Заключительный парафраз из книги Екклесиаста был призван продемонстрировать мысль о том, что «Горе тебе, земля, когда царь твой отрок и когда князья твои едят рано! Благо тебе, земля,