– Может, сходишь вниз, поздороваешься? – предлагает Анни.

– Потом, наверное.

Хватаю меню и постукиваю им по стойке. Анни замечает мое волнение.

– Ребекка? Ты нервничаешь, что ли?

– Ни капли! – вырывается писк.

Повернувшись на стуле, Анни внимательно изучает мое лицо, заглядывает в глаза.

– Ребекка Харт! Это из-за Джо? Почему вы перестали общаться? Говори правду!

Я делаю вид, что рассматриваю список фирменных блюд на доске.

– Ой, Анни, там все так сложно…

– Он твой бывший? В смысле, если он бывший…

– Нет. Не бывший, то есть…

– …Господи, тогда, конечно, будет странно, если вы с ним встретитесь! Я вот не поддерживаю связь ни с кем из бывших. Фу!

– Не был он моим парнем, и близко ничего такого. Жили в одном доме во время учебы в универе, и все.

– Ага, а потом что стряслось? Ты сказала, что все сложно.

Я замечаю, что Эдоардо прислушивается, и прошу Анни перебраться за столик. Тогда я смогу рассказать всю историю. Ну, или хотя бы ее часть.

Мы располагаемся в углу ресторанчика, заказываем по куску пирога с беконом и шпинатом, а также по овощному салату.

Во время рассказа про Олли и как я оказалась у родителей Анни не произносит ни звука. Не думаю, что она часто вот так затыкается.

– Жесть, – наконец выдает она, отодвигая тарелку, хотя съела лишь половину порции. – Даже не знаю, что сказать, Бекка. – Она берет меня за руку. – Ты как? Держишься?

– Мне повезло, – отвечаю я, твердо намеренная сдержать слезы. – Родители меня поддерживают, и сестра живет неподалеку, так что хоть поближе познакомлюсь с ее близнецами и…

– Но сама-то ты как? – снова спрашивает Анни, замечая слезы в моих глазах.

Вспоминаю про УЗИ, голос Олли, вчерашний день. Никто мне не поверит.

– Одиноко.

– Познакомились мы в университете. Потом он стал учителем музыки. Он был такой талантливый, легко находил общий язык с детьми.

Я сохранила письма от учеников Олли. Барнаби, лучший из них, который играл на похоронах, нарисовал слоника, а вдоль хобота написал: «Я никогда не зобуду Олли. Он был очень асобеным».

– Хотя настоящей страстью Олли стало писательство.

– Он что-нибудь издал?

Представляю Олли за его рабочим столом, тихую музыку. Эта рукопись станет прорывом, говорил он. «Ты снова сможешь писать картины, Бекка, и мы съедем из этой конуры. Гарантирую», – уговаривал он меня поверить в него.

– Как раз собирался отправить…

Я замираю, заметив Джо. Он пересекает ресторан, направляясь к бару все той же уверенной походкой.

– Бекка? – окликает меня Анни.

Джо бросает взгляд на наш столик, на меня. Я улыбаюсь, и на мгновение мне кажется, что он узнал меня. Сейчас, вот-вот подойдет… Но его лицо вновь каменеет, и он уходит. Анни разворачивается, пытаясь понять, что меня отвлекло.

– Он тебя увидел? – спрашивает она.

Я уверена, что увидел, но Анни возражает: нет, мол, он слишком погружен в свои мысли, и «Давай признаем, Бекка, уж тебя-то он никак не ожидает увидеть здесь спустя десять лет. Он может вообще тебя не узнать».

Но ведь сама Анни меня узнала. За прошедшие десять лет я почти не изменилась. Я все еще пять футов семь дюймов ростом[3], каштановые волосы остались практически прежними, только стали чуть короче – немного ниже плеч. Кожа светлая, глаза синие, рот широкий, зубы почти ровные, спасибо жестокому ортодонту, даже ямочка на правой щеке до сих пор есть. Раньше их было две, а теперь только одна. Отец говорил, что я пожадничала и мне надо поделиться ямочками с другими красивыми девочками.

Я думаю, Джо все-таки меня увидел. И прошел мимо.

Звонит телефон.

– Прости, Анни, наверное… сестра.

Пиппа интересуется, не смогу ли я вечером посидеть с детьми. Тодд рано прилетает из Нью-Йорка и хочет сводить ее на ужин. Когда я заканчиваю разговор, Анни спрашивает, все ли у меня в порядке:

– Ты волнуешься, как сказать Джо про Олли?

Да. Он меня проигнорировал!

– Я так облажалась…

Нижняя губа начинает дрожать. Я думаю про Джо, про нашу размолвку и как я вела себя по отношению к нему. Про Бристоль, как мы все были юны, как нас всех ждало радужное будущее. Вспоминаю полуночный разговор после новогодней вечеринки у Китти о том, что мы будем делать через десять лет…

– Иногда я дико злюсь на Олли, Анни. Я умоляла его продать этот байк. Почему я его не остановила?..

– Слушай, ты не виновата.

Я обхватываю голову ладонями.

– Мне тридцать один год, а у меня ничего нет. Ни шиша! Не знаю, почему я здесь, что делаю… – Замолкаю, не уверенная, продолжать ли, но внутри что-то срывается. – Чувствую себя бесполезной и в ужасе, что буду с ребенком одна. А еще я злюсь, да я буквально в ярости, что Олли довел меня до этого… Зачем он рисковал? Почему в тот день был таким рассеянным?.. И я скучаю, господи, я так скучаю без него! Все так…

– Чертовски нечестно?

– Чертовски нечестно, – соглашаюсь я с облегчением.

– Ты, наверное, думаешь, что у меня-то жизнь сказочная, – говорит Анни, когда мы обсудили, почему у некоторых людей все получается без сучка без задоринки.

«Как у моей сестры», – заявила я, стараясь не выдать зависть.

– И наверняка ты думаешь, что я любимица судьбы, – продолжает Анни. – Такая красивая и талантливая…

– Ну, так и есть.

Напоминаю, как Анни повезло сыграть девицу Мариан в школьной постановке, потому что именно ей достался поцелуй Ника Паркера, который был Робином Гудом.

– А теперь не торопись. Я тебе все по полочкам разложу. Готова? – Анни решительно устраивает локти на столе. – Для начала, я замужем за стоматологом…

Не знаю почему, но мне смешно.

– Ой.

– Именно. В постели он меня спрашивает, использовала ли я зубную нить после того, как почистила зубы. Ничего более увлекательного у нас в постели обычно не происходит. А когда Риччи поиграет в футбол, вонь от его носков, наверное, аж в Австралии можно почуять.

Я улыбаюсь. Почему-то мне не верится, что Анни несчастлива с Риччи, но мне все равно охота послушать дальше.

– Мой прекрасный магазинчик вот-вот вылетит в трубу. Постоянно чувствую себя виноватой, что не провожу достаточно времени с детьми, что я работающая мать, поэтому я, по ходу, и там, и тут облажалась! Иногда мне хочется просто убежать с криками в закат.