Арни здесь, в Новом Орлеане, и Рэндола Шестого неудержимо тянет к нему.

В маленькой, плохо освещенной проекционной у стены стоял просиженный диван и везде, где только можно, лежали книги в обложке. Видимо, Желе любил читать, пока шел фильм.

После того, как вошли они в одну дверь, толстяк указал на вторую: «Моя квартира там. Бен оставил тебе специальную коробку».

Пока Желе ходил за коробкой, Дукалион разглядывал проектор, безусловно, тот самый, что показывал фильмы с первого для работы кинотеатра. Древний агрегат включал в себя две огромные бобины: с одной 35-миллиметровая пленка сматывалась, на вторую, пройдя сложный лабиринт зубчатых барабанов, направляющих в зазор между мощной яркой лампой и линзами, наматывалась.

Он присмотрелся к регулировочным узлам, покрутил их, пока не смог посмотреть в циклопический глаз проектора. Снял кожух, чтобы изучить шестерни, колесики, двигатели.

Это устройство могло создавать яркую иллюзию жизни на большом экране, расположенном на другом конце зрительного зала, за балконом и партером.

Собственная жизнь Дукалиона, в своем первом десятилетии, часто представлялась ему как темная иллюзия. Со временем, однако, жизнь стала слишком реальной, заставив его ретироваться в карнавальные шоу и в монастыри.

Вернувшись с коробкой из-под обуви, полной каких-то бумаг, Желе замер, увидев, что Дукалион возится с проектором.

— Слушай, меня это нервирует. Это же старинная вещь. Трудно найти как запасные части, так и мастера. Проектор — сердце кинотеатра.

— Оно кровоточит. — Дукалион поставил кожух на место. — Логика открывает секреты любой машины, будь то проектор, реактивный двигатель или сама вселенная.

— Бен предупреждал, что ты слишком много думаешь. — Желе поставил коробку на стопку журналов. — В письме он послал тебе газетную вырезку, так?

— И она заставила меня пролететь полмира.

Желе снял с коробки крышку.

— Бен собрал много таких вырезок.

Дукалион взял верхнюю, посмотрел на фотоснимок, потом на заголовок: «ВИКТОР ГЕЛИОС ЖЕРТВУЕТ МИЛЛИОН СИМФОНИЧЕСКОМУ ОРКЕСТРУ».

Мужчина, запечатленный на фотографии, совершенно не изменившийся по прошествии стольких лет, потряс Дукалиона точно так же, как и совсем недавно, в монастыре.

* * *

Зигзаги молний рассекают чернильно-черную ночь, раскаты грома сотрясают темноту за высокими окнами. Мерцающий свет газовых фонарей освещает каменные стены просторной лаборатории. Электрическая дуга вспыхивает между медными электродами. Искры летят от перегруженных трансформаторов, машин, приводимых в движение поршневыми двигателями.

Гроза набирает силу, посылая молнию за молнией в штыри-сборщики, установленные на самых высоких башнях. Гигантская энергия уходит вниз, вливается в…

…него.

Он поднимает тяжелые веки и видит другой глаз, увеличенный прибором, напоминающим лупу часовщика. Потом лупа уходит вверх, и он видит лицо Виктора. Молодое, светящееся надеждой.

В белой шапочке, в запачканном кровью халате, этого создателя, новоявленного бога…

* * *

Руки так задрожали, что Дукалион выронил вырезанную заметку, и листок спланировал на пол проекционной.

Конечно, Бен приготовил его к этому, но шока все равно избежать не удалось. Виктор жив. Жив.

Больше ста лет Дукалион объяснял себе собственное долголетие очень даже просто: он — уникум, вошел в жизнь не так, как другие люди. А потому неподвластен смерти. Он никогда не простужался, не болел гриппом, не жаловался на какое-либо недомогание.

Виктор, однако, родился от мужчины и женщины. И должен был унаследовать все болезни плоти.

Из внутреннего кармана пиджака Дукалион достал свернутый лист плотной бумаги, с которым никогда не расставался. Снял с него резинку, развернул лист, несколько мгновений смотрел на него, прежде чем передать Желе.

— Это Гелиос, — сказал Желе, глянув на карандашный рисунок.

— Автопортрет, — пояснил Дукалион. — Он… талантливый. Я вынул этот портрет из рамки в его кабинете… более двухсот лет назад.

Желе, вероятно, многое знал о Дукалионе, поэтому не выказал удивления.

— Я показывал портрет Бену, — продолжил Дукалион. — И не один раз. Потому-то он узнал Виктора Гелиоса и понял, кто перед ним.

Отложив автопортрет Виктора, Дукалион взял вторую заметку, с фотоснимком Виктора, получающего какую-то награду из рук мэра Нового Орлеана.

Третья вырезка: Виктор с окружным прокурором во время избирательной кампании последнего.

Четвертая: Виктор и его очаровательная жена Эрика на благотворительном аукционе.

Виктор, покупающий особняк в Садовом районе.

Виктор, учреждающий стипендию в университете Тюлэйна.

Виктор, Виктор. Виктор.

Дукалион не помнил, как отбросил вырезки и пересек маленькую комнату, но, должно быть, сделал и то, и другое, потому что пришел в себя, когда пробил тонкую стену гипсокартона сначала правым кулаком, а потом левым. Когда же вырвал руки, часть стены рухнула.

Услышал, как ревет от злости и душевной боли, но сумел подавить крик, прежде чем тот вырвался из-под контроля.

Когда Дукалион повернулся к Желе, перед глазами у него то светлело, то темнело, и он знал, что причина этих пульсаций освещенности — его глаза, которые то вспыхивали, то гасли. Феномен этот он наблюдал в зеркале.

Желе напрягся, словно собрался уже выбежать за дверь, потом шумно выдохнул.

— Бен говорил, что ты расстроишься.

Дукалион едва не рассмеялся — что еще могло вызвать такое заявление толстяка, как не смех?! — но испугался, что смех этот может перерасти в вопль ярости. Впервые за много лет он едва не потерял контроль над собой, почти сдался преступным позывам, которые были его составной частью с момента сотворения.

— Ты знаешь, кто я? — спросил Дукалион.

Желе посмотрел ему в глаза, потом перевел взгляд на татуировку, лишь частично скрывшую уродство половины лица, собрался с духом, учитывая внушительные габариты Дукалиона.

— Бен… он объяснил. Похоже, это правда.

— Можешь поверить, — посоветовал ему Дукалион. — Мой исходный материал — с тюремного кладбища, трупы преступников… их части соединили, оживили, возродили.

Снаружи стояла жаркая, влажная ночь. А вот в библиотеке Виктора Гелиоса кондиционер охлаждал воздух до такой низкой температуры, что веселое пламя горящих в камине дров было очень даже кстати.

Огонь вызывал у него и менее приятные воспоминания. Та большущая мельница. Бомбардировка Дрездена авиацией союзников. Атака «Моссад» на секретный научно-исследовательский комплекс в Венесуэле, где он экспериментировал на пару с Менгеле после Второй мировой войны. Тем не менее ему нравилось читать под уютное потрескивание горящих поленьев.