– Не все коту масленица, сукины дети, пришел и ваш черед!

Но плохо то, что начиная с этого момента Вильнев начал дристать. Он пошел обратно в Европу не по той широте, столкнулся с противными ветрами и в итоге вместо того, чтобы прибыть в Эль-Ферроль, 22 июля неподалеку от мыса Финистерре напоролся на английскую эскадру адмирала Колдера: буммм, буммм. Двадцать французских и английских линейных кораблей против четырнадцати или пятнадцати английских, фронтальный бой на половине расстояния пушечного выстрела, в густом тумане, бывает же такое, испанцы сражаются, а Вильнев пребывает в нерешительности, и половина французских кораблей не вступает в бой и даже пальцем не шевелит, чтобы прийти на помощь «Фирме» и «Сан-Рафаэлю», которые – с девяноста семью убитыми и более чем двумя сотнями раненых на борту, издырявленные ядрами и пулями, с перебитыми мачтами (рухнувшие паруса, накрыв собой батареи, ослепили и задушили их) – ветер несет прямо к английской эскадре, а французы, шедшие за испанцами, дефилируют, целехонькие, на ветре, и им хоть бы что. Короче, после боя, длившегося до девяти часов вечера, окруженным «Фирме» и «Сан-Рафаэлю» пришлось спустить флаг.

– Придется сдаваться, Пако. Они расколошматили нас.

– А что же наши-то?.. Они что, не собираются нас выручать?

– Вряд ли. Судя по звукам, им самим крепко достается.

– А лягушатники?

– Поминай как звали. Похоже, они решили отложить свой ле-жур-де-глуар на другой день.

Об этом стало известно на следующее утро, на рассвете, когда союзная эскадра увидела оба сдавшихся корабля на буксире у уходящих англичан, и Вильнев отказался броситься вдогонку и отбить их, несмотря на все мольбы и негодование испанских моряков, крывших его последними словами, а гардемарин Хинес Фалько (который только накануне принял боевое крещение там же, на баке «Антильи», откуда сейчас, спустя три месяца, смотрит на эскадру адмирала Нельсона), как и многие из его товарищей, рыдал от возмущения и ярости, глядя, как два израненных корабля удаляются, окруженные англичанами, пока адмирал Вильнев и остальные французы взирают на них издали, неторопливо почесывая свое мужское достоинство.

– Как будет по-французски «сволочь»?

– Сволъёшь.

– Точно знаешь?

– Клянусь матерью.

С тех самых пор испанцы и перестали доверять французам, французы Вильневу, а Вильнев – самому себе. Поэтому, добравшись до Виго, вместо того, чтобы выполнить подробные инструкции Наполеона – идти на север, к Ла-Маншу, адмирал повернул на юг и окопался в Кадисе. И, понятное дело. Узнав, что эскадра, которая, по его расчетам, уже должна была находиться в Бресте, на самом деле обретается неведомо где, совсем в другой точке Европы, Наполеон встал на дыбы, потому что весь его план пошел псу под хвост. Ну и сукин сын, недоверчиво повторял он, глядя на карту, а у самого голова шла кругом. Ну и сукин сын. Как же я теперь вторгнусь в Англию? Полный провал. Чтобы оправдаться – вот на это ему вполне хватило решимости, – Вильнев не колеблясь возложил вину за происшедшее у мыса Финистерре, а также и за все прочее на испанские корабли; и тут император (его никто не проведет, потому что в эскадре у него есть свой шпион – Лористон, офицер генерального штаба, который в каждом письме ругательски ругает Вильнева) обрушился на министра Декре и его подопечного, 6 чем свидетельствует известный документ: «Все это доказывает мне, что Вильнев просто бездарь. Какие у него причины жаловаться на испанцев?.. Они дрались каклъвы, а Гравина был воплощением гения и решительности». Потом, как человек практичный, он решил, что в хозяйстве все сгодится, и надумал отправить Вильнева в Средиземное море. Послушай, Декре, сказал он. Поскольку этот недоумок, твой протеже, заблокирован в Кадисе и провалил мне день Икс, час Игрек, скажи ему, чтобы поднимал паруса и шел в Средиземное море, а там, соединившись в Картахене с испанской эскадрой Сальседо, пусть пройдется вдоль итальянских берегов – там тоже требуется по-размахивать нашим флагом. А если, выходя из Кадиса, этот кретин встретится с англичанами, а я думаю, что именно так и случится, то пусть дерется, негодяй. Пусть засучит рукава и дерется как проклятый. А еще передай от меня своему красавчику, что если он не выйдет в море немедленно, то есть сейчас же, то я ему засуну его адмиральские эполеты в задницу, а потом отправлю его чистить все сортиры моей Grande Armee[57]от Бреста до русской границы. А потом расстреляю. И его, и его папашу, если он только знает его. Тебе ясно, Декре? Если ясно, то давай, поторапливайся. Потому что я еще не решил, кто такой этот твой протеже – просто дурак или предатель.

Вот, плюс-минус, такие мысли (конечно, с учетом возраста, воинского звания и информации, которой он располагает) роятся в голове у гардемарина Хинеса Фалько, находящегося на баке «Антильи»; а в это время чуть дальше, на шканцах, барабан продолжает грохотать «к бою», боцманы свистят в свои латунные дудки, мальчишки-юнги заканчивают посыпать песком палубу, а английская эскадра, уже четко выстроившаяся двумя колоннами, направленными на линию французов и испанцев, несется на всех парусах, включая лисели, поставленные, чтобы захватить побольше слабого норд-веста.

– Господи помилуй! – восклицает старший помощник Фатас.

Фалько оборачивается к нему. Прислонившись к фок-мачте и немного согнув колени, чтобы гасить колебания подзорной трубы от качки, Фатас разглядывает сигнал, только что поднятый на флагмане адмирала Вильнева и отрепетованный фрегатами и тендером, курсирующими вдоль боевого порядка. Сигнал номер два. Фатас шевелит губами, словно читая про себя, потом с треском складывает подзорную трубу, моргает, смотрит на гардемарина, затем переводит взгляд к юту, на шканцы, где у находящегося там дона Карлоса де ла Рочи в этот момент, наверное, такое же ошеломленное выражение лица. Наконец, как бы все еще не веря тому, что видел, старший помощник смотрит на вымпелы мачт, чтобы прикинуть направление и силу ветра, и оглядывает море.

– Полный разворот, все вдруг, курс норд, в обратном порядке, – наконец произносит он вслух.

Хинес Фалько обменивается с ним тревожным взглядом и тут замечает нахмуренное лицо второго боцмана Фьерро. Пресвятая дева. Приказ с «Бюсантора» означает, что вся франко-испанская эскадра, движущаяся сейчас одной колонной курсом зюйд, должна развернуться и взять курс на норд, сделав свой арьергард авангардом. Этот маневр, родившийся, похоже, на страницах учебников и академических грифельных досках, а также, судя по всему, в многомудрой голове Вильнева, имеет здесь и сейчас один плюс и один минус: в случае, если придется сражаться, отступая, Кадис оказывается у союзной эскадры с подветренной стороны, почти прямо по курсу; но этот маневр также доказывает всем, включая врагов, что адмирал франко-испанской эскадры – трус и мямля, прикидывающий варианты отступления еще до того, как начал бой. Как будто нарочно, чтобы воодушевить своих моряков. Хотя это еще не худшее. Любой моряк, имеющий хотя бы минимальный опыт (в том числе юный Фалько), знает, что разворот в виду противника, да еще при слабом ветре и перед самым началом боя, – маневр крайне рискованный, он вынуждает эскадру сражаться беспорядочно, не успев перестроить свою линию баталии. Как бы то ни было, лучше всех обрисовывает ситуацию второй боцман Фьерро, которому дон Хасинто Фатас только что отдал распоряжение поставить людей к брасам, чтобы были готовы, когда с ахтердека придет приказ развернуться.