Раньше я никогда не была в доме у дяди Алекса. Два года назад он приглашал моих родителей на Рождество, но они отказались.

— Я люблю Алекса, — сказал тогда папа. — Я люблю его, потому что он мой младший брат, и любить его положено, но это вовсе не означает, что я готов тратить время и слушать его россказни. Или приезжать в его дорогущий дом. Видишь ли, Одри, мой брат очень умный и обаятельный человек. И искренне уверен, будто помогает всемирному прогрессу, делая новые технологии доступными для всех. Но лично я считаю, что он наносит обществу огромный вред.

Именно из-за такого отношения, например, мы купили Алиссу производства «Семпуры», а не «Касл». Продукция «Семпуры» стоила дороже, но была признана выше по качеству. И «Семпура» не способствовала возрождению неандертальцев. Она просто выпускала Эхо, роботов и магнитомобили.

— Дядя Алекс плывет по течению, а я — против него, — еще одна фраза, которую папа оборонил в то Рождество. — Неудивительно, что мне иногда кажется, будто я тону.

Хотя мы ни разу не были в Хэмпстеде, с дядей Алексом мы виделись. Пару раз он приезжал к нам в Йоркшир, правда без Яго, и всегда был очень добр ко мне. Когда мне исполнилось девять лет, он появился на пороге нашего дома с новенькой ультрасовременной иммерсионной капсулой. Сейчас я понимаю, что этот подарок не вызвал у родителей особого восторга. Иногда между дядей и папой возникали трения. Но, честно говоря, обычно все происходило из-за папы — дядя никогда не искал ссоры.

Снаружи под чьими-то ногами зашуршал гравий. Я встала и подошла к окну. Где-то в отдалении, южнее Зоны Возрождения, на целые мили уходили ввысь переливающиеся, как черное грозовое облако, трущобы Клаудвилля. Я прижалась к стеклу и посмотрела вниз.

Наверное, подсознательно я была готова к тому, что кто-то опять попытается забраться ко мне в комнату. Но это было не так.

Я увидела четырех Эхо, которые ухаживали за клумбами. Двое мужчин и две женщины. Все они были разными. Один — пожилой, с белой бородой, другой — сильный, крупный молодой мужчина. Женщина со светлыми волосами мало чем отличалась от Алиссы, но выглядела немного старше. Девушке с вполне натуральными веснушками и длинными рыжими волосами, заплетенными в косу, было на вид лет двадцать.

Через несколько мгновений я поняла, что именно эту рыжую Эхо я видела ночью. Именно она направила оружие на Дэниела.

Рядом с ними трудился робот. Добротный железный робот, который, по сути, мало отличался от способной самостоятельно перемещаться компостной кучи. Он собирал сорняки и прочий мусор, который Эхо убирали с клумб.

Чуть дальше, напротив них, на поднятом вверх левиборде стоял еще один Эхо. Это был он. Тот самый, который выглядел как шестнадцатилетний парень. Теперь, при свете дня, я еще лучше смогла рассмотреть его светлые волосы и бледное, но все равно идеально красивое лицо. Он соскребал кровь Алиссы с машины моих родителей, которая зависла в нескольких сантиметрах над треком. Машина — серебристый «Слипстрим», по форме напоминающий разрезанное пополам яйцо, — стоила немного больше, чем родители могли себе позволить. Но после аварии мама настояла на том, чтобы купить модель подороже. Правда, на фоне дядиного дома и усадьбы машина совсем не казалась дорогой. И ее функция самоочистки была абсолютно бесполезна.

Я, как зачарованная, наблюдала за тем, как Дэниел смывает кровь губкой, окуная ее в ведро.

Когда я впервые попала сюда, его вид вызвал у меня панику. Почему же сейчас мне не было страшно? И ночью тоже? Я попыталась восстановить в памяти события вчерашнего дня, но мне это с трудом удалось. А потом я вспомнила, что на мне все еще нейродетекторы. Я не хотела забывать родителей, как и все случившееся, и сорвала их с кожи. Биохимические процессы в моем мозгу моментально потекли иначе, и меня охватил ужас.

Вот что ты чувствуешь, теряя людей, которых любишь.

Это не просто глубокое горе, как принято считать.

Нет.

Это намного хуже.

Это огромный ужас перед одиночеством.

На меня навалилась паника.

Мне было пятнадцать лет, но я чувствовала себя брошенным младенцем, который заходится от крика. На самом деле я не кричала. Мой ужас был безмолвным, но от этого он не слабел. Я чувствовала, как что-то внутри меня обрывается, словно падала душа, которой не за что уцепиться.

Стало трудно дышать.

Светловолосый Эхо заметил, что я за ним наблюдаю, и пристально посмотрел на меня. Он не отрывал от меня своих холодных глаз. Я судорожно вздохнула, как будто бы я шла ко дну, и отшатнулась от окна. Схватила нейродетекторы и скорее нацепила их снова.

Вскоре в дверь постучал дядя Алекс, и я крикнула, что он может войти. Он появился на пороге, одетый во все черное. В руках у него был поднос с завтраком.

— Решил сам принести его, — сказал он. — Приготовил тоже сам. Завтрак без Эхо. Каша, кукурузный хлеб, морковно-капустный сок — поддерживает гены, а еще шоколад. Все, что только можно пожелать. Если тебе хочется чего-то горячего, могу заварить тебе красный чай. Я знаю, вчера ты на еду и смотреть не могла, но лучше бы тебе поесть. Если получится.

Я посмотрела на кашу и поняла, что со вчерашнего дня ничего не ела, кроме бананового шейка. Я жутко проголодалась, но все равно не могла проглотить ни кусочка.

— Твой папа любил кукурузный хлеб, — проговорил дядя Алекс, мрачно глядя на поднос. — Нам часто его давали, когда мы были маленькими. Он мазал его маслом. Пока масло еще не запретили, конечно.

Я взяла поднос и поняла, что даже с подключенными нейродетекторами руки у меня дрожат. Заметив это, дядя Алекс забрал поднос и поставил его на журнальный столик в центре комнаты. Я только тогда его заметила.

Вообще-то до этого момента я не обращала внимания на обстановку. Около стены стояла софа, еще я увидела антикварный телевизор примерно 2020 года выпуска, огромное зеркало, плюшевый ковер из наноткани, который переливался синими и фиолетовыми оттенками («Цвета для сна», — объяснил дядя Алекс), маленькая иммерсионная капсула в углу комнаты («На случай, если тебе захочется с кем-нибудь поговорить или просто ненадолго исчезнуть») и дверь, ведущая в туалет, совмещенный с ванной. Эта комната была больше похожа на маленькие апартаменты, чем на спальню. На стене висела картина. Красные фигуры на синем фоне. Одна играла на скрипке, другая — на флейте. Еще трое сидели, скрестив колени, слушая музыку.

— Я купил эту картину в Эрмитаже в России до того, как там началась гражданская война. Нравится? — спросил дядя.

— Это Матисс, — ответила я. Это был не тот ответ, которого он ожидал. По правде говоря, из-за нейродетекторов я не могла понять, хорошая это картина или плохая. Может быть, чтобы по достоинству оценить произведение искусства, нужно в полную силу чувствовать боль и грусть. Но дядю мои слова впечатлили.

— Для своих лет ты очень много знаешь.