копает, ломает, взрывает, крошит, стирает с лица земли одно, истребляет другое и, разрушая, создает новое. Никаких колебаний ни перед чем: ни перед толщей земной, ни перед горным кряжем, ни перед силой материи, излучающей свет, ни перед величием природы. Когда громады мироздания в пределах его досягаемости, он пробивает в них брешь. Человека искушает возможность низвергнуть часть творений божьих, он с молотом в руках идет на приступ необъятного. Быть может, грядущее увидит разрушенные Альпы. Подчинись же, земля, своему муравью!

Ребенок, ломая игрушку, как будто ищет в ней душу.

Так и человек как будто ищет душу земли.

Но не стоит преувеличивать наше могущество: что бы ни предпринял человек, общие черты мироздания неизменны; космос от него не зависит. Ему подчинены частности, а не целое. И да будет так. Ибо вселенная в руках провидения. Там управляют законы, нам не подвластные. То, что делает человек, не выходит за пределы земной поверхности. Человек прикрывает или обнажает землю; вырубая леса, он сбрасывает с нее одеяние. Но замедлить вращение земного шара вокруг своей оси, ускорить движение земного шара вокруг солнца, прибавить или отнять одну туазу из семиста восемнадцати тысяч миль пути, который ежедневно делает земля по своей орбите, изменить время равноденствия, не дать упасть капле дождя — невозможно. Что выше нас, то выше нас. Человек может изменить климат, но не время года. Заставьте-ка луну двигаться не по эклиптике!

Мечтатели, и среди них люди знаменитые, мечтали установить на земле вечную весну. Две крайности, лето и зима, происходят от наклонного положения земной оси по отношению к плоскости эклиптики, о которой мы только что сказали. Стоит только выпрямить ось земли, и времена года исчезнут. Что может быть проще! Вбейте на полюсе кол до самого центра земли, привяжите к нему цепь, подыщите поодаль от нашей планеты точку опоры, отправьте туда десять миллиардов упряжек по десяти миллиардов лошадей в каждой; они натянут цепь, земная ось выпрямится — вот вам и вожделенная весна. Сразу видно, что это дело пустячное.

Однако поищем рай в другом. Весна хороша, но свобода и справедливость много лучше. Рай — нечто духовное, а не вещественное.

От нас зависит стать свободными и справедливыми.

Душевный покой мы обретаем внутри себя. Лишь в нас самих заключена наша вечная весна.

XXI

Могущество камнеломов

Гернсей — треугольник. Королева островов-треугольников — Сицилия. Она принадлежала Нептуну, и каждый, из ее трех мысов некогда был посвящен одному острию нептунова трезубца. На трех ее мысах стояло по храму: в честь правого зубца — Декстры, среднего — Дубии и левого — Синистры. Декстра был символом рек, Синистра — морей, Дубия — дождей. Что бы ни говорил фараон Псаметих, угрожая Тразидею, царю Агригента, «сделать Сицилию круглой, как диск», человек не в силах переделать острова-треугольники, они сохранят три своих скалистых мыса до тех пор, пока потоп, их создавший, вновь их не разрушит. В Сицилии мыс Пелор вечно будет обращен к Италии, мыс Пахинум — к Греции, а мыс Лилибе — к Африке; и на Гернсее Анкресский выступ вечно будет на севере, Пленмонский — на юго-западе, а Жербурский — на юго-востоке.

Но все же остров Гернсей разрушается. Хорош гернсейский гранит, покупайте! Береговые скалы идут с торгов. Жители распродают остров в розницу. Причудливый Чертов утес недавно сбыли за несколько фунтов стерлингов; когда истощится огромная каменоломня Виль-Бодю, работы перенесут в другое место.

В Англии большой спрос на гернсейский камень. Только для постройки плотины на Темзе потребуется двести тысяч тонн. Верноподданные, дорожа прочностью королевских памятников, весьма сожалеют, что пьедестал бронзовой статуи принца Альберта сделан из чизерингского гранита, а не из добротного гернсейского камня. И берега Гернсея осыпаются под ударами кирки. За какие-нибудь четыре года в порту Сен-Пьер на глазах жителей улицы Фалю исчезла целая гора.

В Америке происходит то же, что и в Европе. Вальпараисо собирается продавать с молотка промышленникам свою красу и славу — холмы, которым он обязан названием Райской долины.

Гернсеец-старожил не узнает своего острова. Он вправе сказать: «Мою родину подменили». Так говорил Веллингтон о Ватерлоо — своей второй родине. Прибавьте, что на Гернсее, где некогда говорили по-французски, теперь говорят по-английски, а это тоже разрушение.

До 1805 года Гернсей как бы делился на два острова. Морской проток пересекал его от края до края, от восточной Кревельской гряды до гряды западной. Он соединялся на западе с морем против Фрекье и двух Со-Рокье; бухты, образованные им, довольно глубоко вдавались в сушу, — одна из них доходила даже до Сальтерна, и этот морской рукав назывался Бре-дю-Валль. У Сен-Сансона в прошлом веке по обеим сторонам океанской улицы еще стояли на причале суда. Улица была неширокая, извилистая. Подобно голландцам, осушившим Гарлемский залив и превратившим его в безобразную равнину, гернсейцы засыпали Бре-дю-Валль, и ныне это луг. Океанскую улицу они превратили в тупик; тупик этот и есть порт Сен-Сансон.

XXII

Добросердечие островитян

Увидеть Нормандский архипелаг — значит полюбить его; жить там — значит проникнуться к нему уважением.

Благородный островной народ мал числом, но велик душою. Его душа — душа моря. Жители островов Ламанша — люди своеобразные. К «большой земле» они относятся с чувством превосходства и смотрят свысока на англичан, которые порой готовы обдать презрением «три-четыре цветочных горшка в луже соленой воды». Джерсей и Гернсей в долгу не остаются: «Мы — нормандцы, и мы — завоеватели Англии». Это забавно, — но и достойно восхищения.

Наступит день, когда Париж введет в моду поездки на ламаншские острова и обогатит их, они этого заслуживают. С известностью к ним придет и процветание, и оно будет расти с каждым днем. Своеобразная прелесть архипелага — в сочетании климата, созданного для праздности, с населением, созданным для труда. Это — идиллия, воплощенная в судостроительной верфи. Нормандский архипелаг не так солнечен, как Циклады, но он зеленее; он зелен, как Оркады, но солнечнее. Нет здесь Астипалейского храма, зато есть кромлехи[73]; нет Фингаловой пещеры[74], зато есть Серк[75]. Мельница Уэ не уступит Трепору, Азетское побережье не уступит Трувильскому, а Племон — Этрета. Край прекрасен, народ добросердечен, его история примечательна. Дикие берега дышат величием. На архипелаге свой апостол — Элье, свой поэт — Роберт Уэйс, свой герой — Пирсон. Многие виднейшие генералы и адмиралы Англии родились на архипелаге. Бедняки рыболовы необыкновенно щедры: при подписке, проведенной для оказания помощи