— Вы — ангел! Бог благословит вас за ваш великодушный подвиг.

Поднявшись с колен, она схватила Марину и повлекла в свою спальню, где на стене у постели висело распятие; там, касаясь рукой креста, Юлианна поклялась, что никогда в жизни не станет рисковать носимым ею именем и отныне посвятит себя лежащему на ней долгу.

— А теперь, — прибавила она, — я тотчас же извещу Стаха о случившемся, а потом приду к вам, чтобы сообща обсудить, как нам действовать дальше.

Марина молча кивнула головой, вырвала руку и бросилась к себе в комнату, где заперлась на ключ.

Упав на кровать, она разрыдалась. Потом, когда припадок отчаяния прошел, она встала, вымыла распухшие, красные от слез глаза и села у окна, стараясь привести в порядок свои мысли. Чтобы сыграть взятую на себя роль, надо было быть спокойной; чувство гнетущей тоски наполнило ее душу.

— Ах мама, мама, — думала она. — Зачем ты не простила, когда еще было время? Разве ты не была довольно отомщена? Но ты была права, говоря, что болото меня затянет… Боже, в какую грязь я окунулась!.. Своей жизнью я покрываю подлый разврат, и этот ребенок будет носить наше имя… А поступить иначе я не могу. Не будь папа так горяч и вспыльчив, тогда другое дело. В гневе он может сделать то, о чем будет потом горевать всю жизнь. Нет, нет, мой долг спасти его. Впрочем, не все ли равно: буду ли я женой этого кутилы и развратника, или кого-либо другого… Действительно честный и вполне порядочный человек побоялся такого «болотного цветка», как я…

Она откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза и отдалась охватившему ее чувству усталости.

Прошло часа два времени, как вдруг в дверь постучали, и вошла Юлианна.

Она была все еще очень бледна, но казалась спокойнее и, сев рядом с Мариной, крепко пожала ей руку.

— Завтра граф явится официально просить вашей руки. Всю остальную мою жизнь я буду молить за вас Бога, — вкрадчиво прошептала она.

Видя нервную дрожь, охватившую Марину, Юлианна ее успокаивала и принялась затем обсуждать, что им надо было делать. По-видимому, она обдумала все случайности и приготовила для Марины ответы на всевозможные вопросы, которые мог задать ей отец.

Когда к обеду вернулся Павел Сергеевич, Юлианна казалась веселой, а на лице Марины, кроме тени легкой грусти, тоже не было ничего заметно.

Только что Адауровы встали из-за стола, как лакей подал генералу конверт; по большой монограмме на конверте, Юлианна с Мариной сразу угадали автора.

Марина встревожилась, покраснела и, чтобы положить конец неизвестности, обратилась к отцу:

— Папа, мне надо переговорить с тобой, — нетвердым голосом начала она. — Можешь ты подарить полчаса?

Видя смущение и краску на лице дочери, Павел Сергеевич потрепал ее по щеке и ласково сказал:

— Иди, крошка, со мной в кабинет и докладывай свое дело.

Он взял у лакея письмо и взглянул на монограмму.

— Опять от этой Тудельской.

Он унес с собой предательское послание и кинул его на письменный стол. Усевшись в кресло, он посадил дочь к себе на колени.

— Ну, дорогая, говори, чего тебе хочется. Денег, какую-нибудь золотую вещицу или что-нибудь другое? Да говори же откровенно, не будь такой нерешительной.

Марину на мгновение охватила слабость; из глаз брызнули слезы, и она обняла отца за шею.

— Я боюсь, что ты будешь сердиться, Папа. Я не была с тобой откровенна, как бы следовало. Но, видишь ли, я так долго жила вдали от тебя, что, несмотря на всю твою ласку и доброту ко мне, я все боюсь… мне совестно…

Павел Сергеевич взял ее за подбородок, заглянул в смущенные глазки.

— Подобное предисловие сулит разоблачение какой-то сердечной тайны. Но дрожать и бояться тут нечего. Тебе минет скоро восемнадцать лет, а это пора любви и грез. Ну, назови теперь, кто похитил твое сердечко?

— Мне почему-то казалось, что ты его недолюбливаешь… Это граф Станислав, и завтра он придет просить моей руки.

— Земовецкий? — хмурясь, переспросил Адауров. — Признаюсь, не ожидал услышать от тебя это имя и предпочел бы для тебя иного мужа. Не то, чтобы я в сущности имел что-нибудь против него: он красивый малый, из прекрасной семьи, богат и незапятнанной репутации; но ведь он человек-то легкомысленный, слывет за большого повесу и еще эту зиму открыто флиртовал с Тудельской. Ты должна была это заметить.

— Ах, папа, да он ухаживал за этой противной рожей, чтобы возбудить мою ревность. Он любит меня еще со времен Монако; Юлианна знает это и покровительствует нашей любви.

— А-а? Так вот причина ваших нескончаемых совещаний и шептаний. Подумаешь, какая страсть у этих женщин к сватовству!

— Ты не все знаешь, милый папа. Тудельская безумно влюблена в Станислава Болеславовича и положительно преследует его, вообразив, что он женится на ней, если она разведется. Это ему наконец надоело, и он объявил ей, что любит меня. Сегодня она прилетела сюда, как фурия, накинулась на нас и сделала сцену, требуя, чтобы Юлианна Адамовна помогала ей, а не мне.

При этом она объявила, что ты никогда не выдашь меня за поляка, а чтобы положить конец и вызвать между нами разрыв, она сказала, что немедленно отошлет тебе письмо, которое писал мне граф, и которое она украла, не знаю как. Это подло, гадко с ее стороны, но я уверена, что вот это то самое письмо и есть. Папа, дорогой, отдай его мне, — умоляла Марина, покраснев до корней волос.

Отец протянул ей письмо.

— На, бери его, дружок.

Марина торопливо спрятала письмо за корсаж и, прижимаясь своей бархатистой щечкой к щеке отца, нерешительно прошептала:

— Так я могу надеяться, что ты дашь графу благоприятный ответ?

Павел Сергеевич задумчиво молчал и тяжелое чувство сжало его сердце.

Ничего явного, что можно было бы поставить в вину Земовецкому, у него в виду не имелось; партия во всех отношениях была блестящая, да и Марина слишком хороша собой, чтобы не привязать даже такого пустого человека. А между тем, внутренний голос подсказывал ему, что с графом его дочь не будет счастлива. В Станиславе было нечто, очень ему не нравившееся; его бабушка — старая ханжа, окруженная вечно ксендзами и разными темными личностями, была ему противна; наконец его злила мысль, что Юлианна интриговала и пособляла завлекать Марину.

Встретив боязливый, затуманенный слезами взгляд дочери, он тяжело вздохнул и поцеловал ее.

— Хорошо, я приму предложение графа. Поздравляю тебя, дорогая, и буду Бога молить о твоем счастье.

Марина крепко поцеловала отца и убежала. Притворяться далее она была не в силах. Прямо из кабинета отца она прошла в будуар, где взволнованная и бледная Юлиана сидела за книгой и делала вид, что читала.

Остановившись перед мачехой, она разорвала конверт и вынула два письма: одно было от графа, другое от Тудельской; взглянув на подписи, она швырнула их на стол.