– Кроме того, ты непригоден к употреблению.

– Непригоден? Почему же? – Эхо пришел в замешательство.

– У тебя невкусная кровь.

– Откуда вы это знаете?

– Мы чуем это.

– Твоя кровь ни для чего не годится.

– Слишком чистая.

– В ней слишком мало липидов.

– У тебя, должно быть, две печени или что-то в этом роде.

– Скажи-ка, – спросила кожемышь, которая завязала разговор, – а как тебя зовут?

– Эхо.

– Очень красивое имя.

– Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда!

– Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда!

– Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда!

– Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда!

– Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда!

– Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда!

– Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда!

– Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда!

– Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда!

– Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда!

– Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда!

– Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда! Правда!

– раздалось со всех сторон.

Эхо был совершенно ошарашен так внезапно изменившейся ситуацией и стал подыскивать нужные слова.

– Спасибо, – сказал он наконец и добавил: – А, э… как вас зовут?

Одна из кожемышей откашлялась и торжественно прохрипела:

– Меня зовут Влад Первый.

– Меня зовут Влад Второй, – крикнула вторая, сидевшая рядом.

– Меня зовут Влад Третий, – проскрипела следующая.

– Меня зовут Влад Четвертый.

– Меня зовут Влад Пятый.

– Меня зовут Влад Шестой.

– Меня зовут Влад Седьмой.

– Меня зовут Влад Восьмой.

– Меня зовут Влад Девятый.

– Меня зовут Влад Десятый.

Только после того, как представился Влад одиннадцатый, Эхо понял свою ошибку. Каждая кожемышь непременно хотела назвать свое имя, и только когда Влад Две тысячи четыреста тридцать восьмой представился, они показали Эхо, который почти умирал от голода, тайную дорогу на крышу.

Когда Эхо вышел на крышу, у него возникло ощущение, будто он попал в новый мир, который был значительно больше прежнего. Сильный ветер дул ему прямо навстречу и трепал его шерсть, почти сбивая с ног – так высоко он еще никогда не поднимался. От открывшейся глазам Эхо панорамы у него перехватило дыхание. Замок Айспина служил царапке монументальной смотровой башней, у подножия которой расстилалась вся Следвайя. То, что видел Эхо с городской мостовой и что представлялось ему гигантским лабиринтом с непреодолимыми стенами, отсюда, сверху, уменьшилось до модели в миниатюре, до беспорядочной коллекции игрушек, состоящей из кукольных домиков и строительных кубиков, между которыми двигались крохотные повозки и кареты и суетились люди, напоминавшие ретивых обитателей муравейника.

Эхо неожиданно понял, как удивительно мало знал он о мире, в котором жил. Его охватило непреодолимое желание исследовать ту область за горизонтом, над которой так ослепительно светит солнце. Между городом и далекими серо-голубыми горами, разделяющими землю и небо, переливаясь сотней оттенков, лежала зеленая полоса. Леса, луга, поля – эдакий коврик из лоскутов, созданный природой! Чтобы детально исследовать только его, Эхо потребовались бы месяцы. А может быть, годы. Или даже вся жизнь.

И здесь к Эхо вновь вернулись его заботы. Месяцы! Годы! Жизнь! У него осталось лишь несколько недель. Тридцать, нет, теперь уже всего лишь двадцать девять дней. Он посмотрел на луну. Какое жуткое ощущение – целый месяц там, наверху, созерцать знак собственной смерти. Эхо, словно капли дождя, стряхнул с себя печальные мысли и принялся исследовать крышу.

Это была крыша из крыш – устремленное вверх остроконечное чудо архитектуры с мелкими и крупными коньками, с каменными стенами и лестницами, которые, казалось, бессмысленно вели вверх и вниз.

Это была не первая крыша, по которой он лазил, но она была самой большой, самой высокой, самой необычайной и самой извилистой. Десятки дымоходов возвышались, как каменные грибы с жестяными шляпками. Большая часть кровли была выложена настолько профессионально, что любой специалист об этом мог только мечтать. Но на некоторых участках она вкривь и вкось выдавалась вперед, напоминая неухоженные зубы великана, поврежденные и покореженные ветром за сотни лет. На месте, где отсутствовала одна или несколько черепиц, смытых с крыши дождем, разросся дикий сад из чертополоха, различных трав и маргариток.

Сама по себе черепица казалась достаточно прочной, будто она была сделана из твердого как сталь кровельного сланца, не подлежащего износу. Ее поверхность была шероховатой, покрытой тонкими бороздками и выпуклостями, благодаря которым лапы Эхо не скользили. Один неверный шаг, одно неверное движение – и он полетит, как камень, мимо окон замка Айспина, в объятия Следвайи, все ниже и ниже, пока не рухнет на тротуар города и его кости не раздробятся на тысячи мельчайших фрагментов. И совершенно неважно, приземлится он на лапы или нет, потому что при падении с такой высоты ему не поможет ни его гибкий скелет, ни мягкие лапки.

Лестницы также подверглись воздействию ветра и ненастий, в некоторых местах они треснули и обвалились, и Эхо все время приходилось совершать смелые прыжки, чтобы преодолеть образовавшиеся проемы. Но именно такие опасности манили Эхо. Ему нравилось здесь, наверху, балансировать между черепицами, перепрыгивать с одной крыши на другую. Это будило в нем честолюбие, когда ему было нужно самым тщательным образом обдумывать каждый шаг, выверять положение своего тела и держать равновесие. Это было истинной жизнью царапок, когда он и его сородичи, казалось, пришли в этот мир с одной-единственной целью – изящно бродить по крышам. Эхо прогуливался так всю свою жизнь, будь то широкая улица или узкая стена, он как будто балансировал на стальном канате, а под ним зияла бесконечная бездна. И именно сейчас ему пришло в голову, что все это было лишь подготовкой к этому мгновению. Крыша замка Айспина была вершиной всего кровельного искусства! Она была настолько совершенной, что казалось, будто ее в давно минувшую эпоху конструировал фанат царапок и потом оставил ее красиво разрушаться в течение столетий только с одной целью – чтобы Эхо мог сейчас по ней прогуливаться. То и дело Эхо ощупью продвигался вперед, проверяя лапой прочность черепицы. Если раздавался треск или скрип или черепица оседала, то он останавливался, запоминал это место и искал другой путь. Если же он видел, что черепица прочна, он решительно наступал на нее. Иногда он даже решался на небольшой прыжок, чтобы потом опять неподвижно замереть и навострить уши, с любопытством прислушиваясь и принюхиваясь. Минутку, кажется, здесь пахнет царапковой мятой. Он потянул носом еще раз. Да, несомненно. Это был дурманящий запах царапковой мяты, самой лучшей травы в мире! Эхо сразу потерял голову, забыв про всякую осторожность, и сделал пару отважных прыжков вверх. Остановившись на узком коньке стропил, он посмотрел вниз на другую сторону. И правда – там, внизу, на лестничной площадке стоял огромный глиняный горшок с пышным, утопающим в цветах кустом царапковой мяты, вокруг которого жужжали шмели.