С наступлением Нового времени вера в чудесные возможности королей постепенно сошла на нет. Потомкам, конечно, было интересно, как такое могло случиться, чтобы массы народа поверили в такую трудновообразимую вещь, как лечение вполне серьезных заболеваний возложением рук, пусть даже и королевских. Были предприняты попытки найти рациональное объяснение.

Наиболее популярной как во времена М. Блока, так и теперь остается теория о психоневрологической причине выздоровления больных. Блистательная обстановка королевского двора, нервное напряжение от ожидания встречи с чудом, священный трепет перед королевской особой – всё это складывалось и давало мощный эмоциональный выброс, который действовал подобно удару. Этот удар открывал потаенные силы организма, благодаря которым и происходило исцеление.

Вера в возможность исцеления через сильное эмоциональное воздействие бытовала и в XX в. Весьма показателен фрагмент романа известного ученого (доктора биологических наук) и писателя И. А. Ефремова «Лезвие бритвы». Фрагмент посвящен такого рода исцелению, но в реалиях, далеких от быта средневекового королевского двора:

И тут, возобновляя в памяти всё, что было ему известно о лечении психических параличей, Гирин вспомнил некогда прогремевший на весь Ленинград опыт профессора Аствацатурова. Выдающийся невропатолог, начальник нервной клиники Военно-медицинской академии, прозванной студентами «Дантовым адом» за скопление устрашающе искалеченных нервными повреждениями больных, принял привезенную откуда-то из провинции женщину, пораженную психическим параличом после внезапной смерти ребенка. Как раз таким же параличом, как мать Анны, то есть она могла слышать, видеть, но была не в состоянии говорить и двигаться. Знаменитый Аствацатуров оставался для той женщины последней надеждой – все усилия лечивших ее врачей были безрезультатными.

Аствацатуров целую неделю думал, намеренно не встречаясь с больной, пока не пришел к смелому и оригинальному решению.

После долгого и напряженного ожидания больная была извещена, что сегодня ее примет «сам». Помещенная в отдельную палату, в кресло, прямо против двери, парализованная женщина была вне себя от волнения. Ассистенты профессора объявили ей, чтобы она ждала, смотря на вот эту дверь, «сейчас сюда войдет сам» Аствацатуров и, конечно, без всякого сомнения, вылечит ее. Прошло четверть часа, полчаса, ожидание становилось всё напряженнее и томительнее. Наконец с шумом распахнулась дверь, и Аствацатуров, громадного роста, казавшийся еще больше в своем белом халате и белой шапочке на черных с проседью кудрях, с огромными горящими глазами на красивом орлином лице ворвался в комнату, быстро подошел к женщине и страшным голосом закричал: «Встать!»

Больная встала, сделала шаг, упала… но паралич прекратился. Так ленинградский профессор совершил мгновенное исцеление не хуже библейского пророка. Он использовал ту же гигантскую силу психики, почти религиозную веру в чудо.

Однако М. Блок отвергал возможность излечения золотухи эмоциональным ударом ввиду того, что как заболевание золотуха имеет не психофизическую, а исключительно физиологическую природу. И то, что возможно для преодоления разного рода нервных зажимов и параличей, не может сработать там, где причина кроется в слабости иммунитета. В конечном счете французский ученый пришел к выводу, что королевское излечение было ничем иным, как масштабным обманом. Обман поддерживался массовым желанием верить в чудо и отсутствием навыков критического мышления у широких народных масс. Соответственно, с распространением прагматичного мировоззрения вера в целительские способности королей исчезла, как казалось, навсегда.

Но навсегда ли?

Система представлений, в которой монархам отводилась особая роль в сохранении здоровья подданных, в разное время в разных странах неожиданным образом проявлялась вновь.

Россия, век XIX, вторая его четверть. Страной правит Николай I, которого А. С. Пушкин охарактеризовал ироничной фразой: «В нем много прапорщика и немного Петра Великого». Ни эпоха, ни сама личность императора не располагала к таинственным мистериям, связанным с публичными исцелениями и остановкой моровых поветрий мановением монаршей руки. Однако вот что произошло на пятый год царствования императора Николая: «В 1830 г. из Средней Азии в Москву и Петербург проникла холера. Эпидемия распространилась среди всех слоев населения. От холеры умерли великий князь Константин Павлович с супругой, фельдмаршал Дибич. Меры, принимаемые против эпидемии, оказались малоэффективными и сводились к изоляции очагов заразы, а также к насильственному водворению людей в больницы, иногда без достаточных на то оснований. Всё это вызывало озлобление населения и ряд бунтов. Николай I лично находился в местах, охваченных эпидемией. В 1830 г., при получении известий о холере в Москве, он тотчас же поспешил туда. В Москве он едва не заразился. В Петербурге 22 июня 1831 г. холерный бунт достиг угрожающих размеров. На Сенную площадь, где собралась 5-тысячная толпа, были вызваны войска, но действовали они вяло. Тогда Николай, находившийся в то время в Петергофе, немедленно приехал в столицу, появился среди бушевавшей толпы и своею решительной речью в значительной степени содействовал успокоению. Этот эпизод запечатлен на барельефе памятника Николаю I скульптора Клодта»[21]. Ни полицейские меры, ни угроза применения войск не могли успокоить холерный бунт. Причины эпидемии были непонятны широким народным массам и поэтому обретали в их глазах мистический характер. Поэтому всякий иной страх, не имеющий мистической подоплеки, в том числе и страх государственного наказания, оказывался недостаточно сильным, чтобы стать преградой для распространения народных волнений. Личное вмешательство царя подействовало вне рациональной логики – оно не испугало людей, а наоборот, успокоило. То есть ситуация разрешилась в плоскости сакральной картины мира. «Апотропейная» сила царского авторитета мыслилась адекватной защитой от вредоносной мистики холерной эпидемии.

Николай I не имел в виду обманывать подданных. Но он интуитивно выбрал верный образ действий. Распространение бытового рационализма не означало установления полного господства понастоящему критического мышления даже и в эпоху, когда разрабатывал неевклидову геометрию Н. И. Лобачевский, проводил опыты с электричеством В. В. Петров, получил степень доктора медицины Н. И. Пирогов и пр. Народные массы Нового и Новейшего времени оказались едва ли не больше подвержены опасности коллективного обмана, чем их древние и средневековые предки. Блестящие примеры такого рода явлений дает нам «социология авторитета», основоположниками которой стали американские ученые Стенли Милгрем (автор известной «теории шести рукопожатий») и Роберт Чалдини.

Понимание механизма социального действия авторитета необходимо знать историку, тем более что толчком к одному из самых известных экспериментов стали события Второй мировой войны. Весь мир задавался вопросом: каким образом немцы, «культурная нация», народ Гёте и Шиллера, смог вдруг породить нацизм как государственную идеологию? Как честные немецкие бюргеры, оставив мирный труд, принялись вдруг сжигать людей в крематориях, расстреливать в темницах, разорять целые страны?

Ответы на эти непростые вопросы дали эксперименты Стенли Милгрема. Милгрем собрал группу волонтеров, объявив им, что они будут помогать в проведении эксперимента. На самом деле им была уготована роль не помощников, а испытуемых.

Один из вариантов эксперимента проводился следующим образом. Был заготовлен реквизит: модель электрического стула (подобного тому,