Тогда, в той стычке с разбойниками, мой зверь спас меня. Вместо того чтобы вскочить, я, сам не осознавая, что делаю, не вставая с колен, кинулся охраннику в ноги, будто нырял в воду. Тяжелый дорожный башмак врезался мне в бок, но сам надсмотрщик, перелетев через меня, рухнул на своего мертвого товарища. Не дожидаясь, пока он поднимется, я одним прыжком очутился сверху и с размаху воткнул кинжал в незащищенную шею, под самый затылок. Мужчина дернулся так, что я слетел с него, как с норовистого коня.

На словах вроде как получается, что мы чуть ли не целый день бились. На самом деле и минуты не прошло. Просто я пытаюсь рассказать со всеми подробностями. Вернее, с теми подробностями, которые мне запомнились. Странные вещи запоминаются почему-то… Шея, например, у разбойника, была темная, будто ее охрой покрасили, и вся в черных курчавых волосах. А пахло от него гарью так, словно всю ночь у костра просидел. Да не просто просидел, а коптился… Ни звука не издал, когда кинжал в шею вошел. Только дернулся, и все. И крови почти не было…

К тому моменту, когда я расправился с одним надсмотрщиком, фракиец убил или ранил троих. Мечом он и правда владел здорово. Не то чтобы он как-то там хитрил, уклонялся или, как некоторые говорят, «танцевал» с мечами. Нет, он просто шел по направлению к спасительному лесу, от которого его отделяли несколько человек. И с каждым его шагом одним противником становилось меньше. Как дровосек за собой оставляет поваленные деревья, так и фракиец оставлял за собой изувеченные тела. Шаг, удар — труп. Шаг, удар — калека. Ни одного лишнего движения, ни одного неверного жеста. Один меч парирует удар, второй тут же вонзается в незащищенную плоть.

Однако, стремясь прорваться через заслон или понадеявшись на меня, варвар оставил незащищенной спину. Самые сообразительные из разбойников начали заходить ему в тыл, стараясь не угодить под меч. И я увидел, что еще немного, и оставшиеся в живых надсмотрщики его окружат. А потом в ход пойдут копья…

Не теряя ни секунды, я вырвал из руки убитого мною разбойника меч и ринулся к месту схватки. Я не думал о том, что любой из противников сильнее меня и опытнее в обращении с оружием. Я не думал о том, что реальная схватка не на жизнь, а на смерть вовсе не похожа на упражнения с деревянным мечом. Да вообще ни одной мысли в голове не было. Просто схватил меч и бросился туда, где сражался человек, которому я пообещал прикрывать спину.

Однажды Марк рассказывал мне про человека, который был вынужден из-за долгов стать гладиатором. Это был простой крестьянин, почтенный отец семейства, а не какой-нибудь сорвиголова. В первом же бою потехи ради против него выставили молодого, подающего надежды бойца. Не слишком опытного, но способного и рвущегося в бой. Крестьянин впервые взял тогда в руки меч и к тому же был лет на десять старше противника. Зрители ожидали увидеть комедию. Но отчаявшийся крестьянин лишил их этого удовольствия. Стремясь подороже продать свою жизнь, он обрушил на противника целый град беспорядочных, но сильных ударов. Он так яростно размахивал мечом, наседая на своего врага, что тот попросту не успевал парировать и был вынужден шаг за шагом отступать к краю арены. Марк рассказывал, что за несколько минут ставки на крестьянина поднялись в десять раз. Бой крестьянин тогда проиграл. Но, как сказал Марк, он показал, что мужество отчаяния и ярость порой могут одолеть мастерство и опыт.

Теперь я смог убедиться в этом на собственной шкуре. Разбойника, стоявшего спиной ко мне, я рубанул по затылку, отчего его голова раскололась надвое легко, как перезревшая тыква. А потом метнулся в образовавшуюся брешь, крича фракийцу, что я у него за спиной…

Я что-то вопил, размахивая мечом, как простой палкой; рычал, отбивая чужие удары; визжал, яростно наскакивая на противников. Словом, вел себя как сумасшедший. Наверное, это и спасло мне жизнь. Насколько помню, больше никого убить или хотя бы ранить мне не удалось. Но и сам я остался цел.

Мы все-таки прорвались тогда. Фракиец и я. Положив шестерых бандитов. И, думаю, не подоспей тогда им подмога из того самого серого дома, мы добили бы и оставшихся четверых охранников. Но из дома высыпало еще чуть ли не полтора десятка человек, и нам не оставалось ничего другого, как припустить во весь дух к лесу. На наше счастье, конь у преследователей был только один. Да и тому фракиец перерубил переднюю ногу в самом начале боя, когда схватился с всадником.

Сколько мы тогда бежали, я не знаю. Мне-то показалось, что не меньше вечности. Когда фракиец остановился и вскинул руку, я был уже без сил. Так и рухнул в траву, будто подкосили. Варвар опустился рядом, переводя дыхание.

— Ты как, цел? — спросил он.

Мне, честно говоря, было уже все равно, цел я или нет. Но я все же нашел в себе силы сесть и прислониться к дереву. Не хотелось, чтобы фракиец видел, насколько я выдохся.

Я осмотрел себя и удивился: оказывается, досталось мне куда больше, чем я думал. Руки были изодраны собачьими клыками, на левом бедре набухал огромный синяк, с бока была содрана кожа. Лицу, похоже, тоже досталось — глаз заплыл, невыносимо ныло ухо, которое, кажется, было немного надорвано, губы разбиты. Я представил себе, как выгляжу со стороны, и расхохотался. В этом смехе было больше облегчения, чем веселья.

— Идти сможешь? — спросил фракиец. Сам он отделался несколькими царапинами и выглядел довольно свежим, будто совершил легкую прогулку по берегу моря.

Я кивнул.

— Хорошо. Но все же отдохнем немного. Не думаю, что они полезут за нами в лес… Скольких ты положил?

— Кажется, двоих.

— Кажется?

— Точно двоих, — меня против всякого желания передернуло.

— Неплохо для римлянина.

— Ты так говоришь, как будто вы нас завоевали, а не наоборот, — я уже чувствовал себя настоящим героем.

— Вот сейчас вспорю тебе брюхо, и посмотрим, кто кого завоевал, — лениво протянул фракиец, поигрывая мечом.

На это я промолчал. Каким бы героем я себе ни казался, тягаться с ним на мечах желания не было. Во всяком случае, пока.

— Эй, а собаки?

— Я их тоже убил. Во всяком случае, тех двух, что были там. Не знаю, может, у них еще есть…

— И псов тоже прикончил? Не ожидал… Признаться, я ведь тебя бросить хотел. Ну, думал, вытащишь меня из ямы, а дальше уж сам выпутывайся.

Не скажу, что я удивился. Чего еще можно ожидать от беглого раба? Уж не благородства — это точно. Но и тут я ничего не стал говорить. Как бы то ни было, мы выбрались. А все остальное не имело значения. Я решил только для себя, что впредь буду держать ухо востро.

— Что теперь будем делать?

— Заберем твои денежки и разойдемся. Не нянчиться же мне с тобой. Далеко нам, кстати, идти-то? Ну, до места, где деньги? Где дом?

— В Капуе.

Фракиец присвистнул:

— Ничего себе! Хорошо, что не в Остии. Знал бы, что через пол-Кампани придется топать, десять раз подумал бы…