Это уже третий раз на Хоновой памяти отшатнутся пределы обжитого Мира от Ущелья Умерших Солнц. Теперь Галечная Долина окажется крайней. Плохо… Правда, случалось и из немногим лучшего выкарабкиваться. Но сегодня удастся ли выкарабкаться? Вряд ли. Ведь как плохое к плохому лепится! И бешеных нынче аж трое, и Нурд в отлучке… А дальние соседи из-за послушнического ротозейства запоздали подняться, не успели к сборному месту, и очень может такое статься, что будут проклятые рубить малые воинские ватаги поврозь, одну за другой.

Хон глянул на вцепившегося в тележный борт, грызущего губы Лефа; заскрипел зубами. Зря мальца с собой потащил, ни к чему это. Понадеялся на оброненные как-то Гуфой слова о том, что до настоящего летнего тепла с мальчишкой уж точно ничего плохого не станется. Оно конечно, Гуфа ошибаться вовсе не умеет, да только верно ли он ее понял? Но сомневаться поздно. Остается лишь на милость Бездонной уповать. Не возвращаться же… Да и кто подскажет, где Лефу безопаснее нынче – дома или с ним, Хоном? Этого никто знать не может.

Мужики тем временем переговаривались тихонько, поглядывая на уже застившую полнеба черную гарь впереди.

– Ишь, полыхает, – вздыхал чернобородый. – Скирды горят, что ли?

Рыжий сосед покосился на него, дернул плечом:

– Сдурел? Какие весной могут быть скирды?

Торк ударил по колену кулаком, рявкнул:

– Вы, чем пустое болтать, лучше думайте. Что делать будем?

– А чего тут думать? – изумился чернобородый. – Засядем на Пальце, и как сунутся – камнями их. Глядишь, может и повезет кого зашибить. А там и дальние подоспеют…

Хон встряхнулся, сказал досадливо:

– Экий ты умный, однако… А вот ежели не пойдут бешеные по дороге, ежели они в скалы подадутся, да еще не вместе, – тогда как? В Серых Отрогах за ними гоняться – все одно что гальку обстругивать: трудов много, а толку чуть. И поди знай, где они потом объявятся негаданными…

– Выдумать бы такое, чтоб приманить их к Пальцу, – вздохнул Торк.

Телегу тряхнуло. Прикусивший язык бородач невнятно помянул подвернувшийся под колесо камень и Лардино умение править. Потом, кривясь и отплевываясь красным, заговорил громче:

– Слышь, Хон… Помнишь, Нурд рассказывал, будто проклятые – они не как люди, а вроде скотины? Будто ума человечьего у них вовсе нету, только желания. Ну, убивать – это самое, конечно, сильное, но и прочие все имеются – как вот, к примеру, у вьючного. Есть, пить, спать… Помнишь?

– Ну, помню, – Хон дернул щекой. – А к чему ты это?..

– А вот к чему. Ежели все так, может, их девкой подманить можно? Вот ею, – он кивнул на Ларду. – Пущай им тело свое сверху покажет. Бездонная ей простит ради благого дела, а уж мы зажмуримся, не станем глазеть. А как бешеные к Пальцу сбегутся, уж тогда-то…

Ларда оглянулась, и Леф с изумлением понял, что она перепугана не на шутку. Оказывается, шальная Торкова дочь все-таки умеет бояться?

– Чтоб я перед ними разделась?! – Лардин голос сорвался на жалкий взвизг. – Да я лучше с Пальца вниз головой, чем такое!

Она резко отвернулась, пряча набрякшие слезами глаза. Торк молча сунул кулак под нос чернобородому: я, мол, покажу тебе, как дочку бесчестить!

– А теперь меня слушайте. – Хон говорил тихо, вроде бы даже нехотя, но все разом повернулись к нему. – На Палец засадим Ларду и Лефа. Цыть ты! – рявкнул он на вскинувшуюся спорить девчонку. – Будешь сидеть наверху и Лефа стеречь, поняла?! А как проклятые сунутся… Там все есть, чтобы тебе их встретить как должно. А уж подманывать бешеных станем мы. Пособит Бездонная, так, может, и сдюжим.

– Я что же, не пригодна ни на что, кроме как щенкам никчемным сопливые носы утирать?! – злобно зашипела Ларда.

– Цыть, я сказал! Ежели не способна уразуметь, что нынче для пререканий не время, так и впрямь ты ни на что путное не годишься. А что до Лефа… Напрасно ты его никчемным сочла. Может и такое случиться, что нынче он нам пособит, и пособит крепко.

Тут Хон несказанно изумил своего приемного сынка. Вновь приоткрыв лубяной короб (тот самый, в котором хранил свой заветный меч), он бережно вынул оттуда – это ж подумать только! – виолу. Виолу, которую вчера еще почитал вещью бесполезной и глупой, нынче уложил вместе с величайшей своей драгоценностью! Да что ж такое случилось с ним?!

Хон пристроил певучее дерево на коленях остолбенелого Лефа, сказал:

– Заберешься наверх – играй. Громко играй, чтоб далеко слыхать было. Авось подманишь… – Он глянул на обращенные к нему оторопелые лица, хмыкнул. – Не я придумал – Гуфа. Может, и не так я понял, что там она под нос себе пробурчала, а только пытаться – не щепою питаться. Хуже ведь не будет… И все, мужики, облачайтесь к схватке. Пора. Вон уже и Палец видать.

* * *

Палец (высоченная скала, утолщающаяся к вершине) вздымался в самом устье дороги-ущелья, там, где почти отвесные каменные стены отшатывались одна от другой, изламывались пологими уступами, охватывая Сырую Луговину. Впрочем, некоторые называли ее не сырой, а серой – из-за постоянно стелющейся по ней зыбкой туманной дымки. А иные Шестью Горбами именовали: была она плоской, будто нарочно и с тщанием неведомые силы ровняли болотистую упругую землю, а посреди кучно горбились кровли шести хижин, густо заросшие травами и потому издали не распознаваемые как признаки людского жилья.

Но теперь не прозрачная туманная пелена повисла над этой долиной, а тяжелые космы черного угрюмого дыма, которыми исходили дотлевающие останки хижин. И было тут пусто, а когда Ларда натянула вожжи и телега остановилась, с низкого неба сорвалась каменная тишина, способная согнуть, раздавить, расплющить поддавшегося ей человека. Возможно, так и случилось с тем воином, что лежал невдалеке, уткнувшись лицом в малоезженую дорогу.

Мужики уже повыскакивали на землю, и Ларда тоже спрыгнула с передка; они стояли кучкой, настороженно озираясь, готовые ко всему. Но ничего не происходило. Вокруг слышались только тихий напев унылого ветра в скалах, да потрескивание там, где дымились обугленные остовы хижин, да еще тишина, которую лишь подчеркивало все это. Потом Хон подошел к лежащему, тронул запекшиеся бурым липкие волосы, вернулся, вытирая пальцы о накидку. Вьючное захрапело, попятилось. Столяр покосился на него, понурился, буркнул:

– Младший из братьев. Легкой ему Дороги…

Мешкать не стали. Торк, ухватив вьючное под уздцы, поворотил его мордой к ущелью, хлестнул вожжами. Убедившись, что скотина затрусила домой, подзатыльниками погнал снова заартачившуюся Ларду к Пальцу. Чернобородый встал у подножия, уперся ладонями в отвесный камень, рыжий забрался ему на плечи, а Хон вскарабкался на плечи рыжему и заерзал там, готовясь ловчей подсадить девчонку. Только так, с высоты трех ростов человечьих, можно было дотянуться до ведущих к вершине глубоких зарубок-ступеней и до облегчающего подъем ременного каната.

Ларде подъем хлопот не доставил, Лефу же, несмотря на привязанную к спине увесистую виолу, дался и того легче. Всего-то и потребовалось от него, что уцепиться покрепче за канат да поспевать перебирать ногами – девчонка втащила его наверх так проворно, будто он впрямь был пятилетним недоростком.