Оливия хотела предложить именно это, как только смогла бы спокойно дышать.

Она резко тряхнула головой.

«Что-то у меня разыгралось воображение».

– Нет, разумеется. Я вполне могу спуститься на кухню и выбрать себе что-нибудь из еды.

– Одна?

Леди Гринли пожала плечами:

– А что тут такого?

– В этом? – удивленно сказал он, показывая ей развязанные тесемки сорочки.

Она поджала губы:

– Ну нет. Конечно же, я оденусь. – Виконт хихикнул:

– Даже не думай. Я запрещаю!

Что, остаться в чем мать родила? Хотя бы это должно было немного встревожить Оливию, но этого не произошло.

Маменька никогда не касалась этой темы, но, как считала Оливия, истинная леди не стала бы терпеть раздевание по команде.

Но маменька здесь не хозяйка – хозяева здесь они с мужем. И если ее потрясающему супругу угодно видеть ее в неглиже, она с радостью в неглиже и останется!

– Я могу потерпеть и до завтрака, – передумала она. Дейн поднялся с кровати.

– Тогда я, пожалуй, вернусь к себе в комнату. – Оливии ужасно не хотелось, чтобы он возвращался к себе, но не могла же она слезно умолять его провести с ней всю ночь? Хотя вряд ли она сможет уснуть, если Дейн будет лежать у нее под боком. Идея со слезными мольбами показалась ей наиболее привлекательной, но исключительно из вежливости она сказала:

– Можешь остаться, если хочешь. – Он даже не повернул головы.

– Думаю, не стоит.

По пути к двери Дейн взял на каминной полке новую свечу, засветил ее от тлеющих углей и вставил в серебряный подсвечник. Яркое пламя наполнило комнату золотистым светом.

У Оливии захватило дух, когда она увидела обнаженную грудь Дейна. Пламя свечи ярко освещало каждую выпуклость и впадинку на его мускулистой груди и открывало глазам всю мощь рельефного живота.

Оливия неожиданно охнула от представшей перед ней картины. Она резко села в постели, позабыв запахнуть сорочку и внезапно стушевавшись. Глупо, конечно, если учесть, что он проделал с ней совсем недавно. И ей очень захотелось проделать с ним то же самое. Она ухватилась рукой за ворот его сорочки…

Оливии вдруг показалось, что Дейн стиснул зубы. По-видимому, его сиятельство все-таки хотел остаться.

Дейн вздохнул. Хищное выражение на миг исказило его черты. Виконт улыбнулся своей непринужденной улыбкой, словно был всего-навсего заурядным парнем, покладистым и добродушным.

Что за нелепая мысль! Как будто такой мужчина мог быть заурядным!

Он погрозил ей пальцем:

– Ай-ай-ай! Так нечестно.

Скрыв разочарование, Оливия запахнула сорочку и посмотрела на мужа, склонив голову набок.

– Неужели вы и впрямь сказали «ай-ай-ай», милорд? – насмешливо поинтересовалась она. – Я-то думала, это выражение в ходу только у дам определенного возраста.

Челюсть виконта отвисла. Еще долгое время он стоял, тупо уставившись на нее.

– Так ты действительно меня не боишься? – спросил он, потрясенно тряхнув головой.

Оливия подтянула накрытые одеялом колени к груди и положила на них руки крест-накрест.

– Ты все время меня об этом спрашиваешь. С чего мне тебя бояться? Ты что, плохой человек?

По некой причине этот вопрос поставил его в тупик. Полуобнаженный человек-бог стоял перед ней и, похоже, всерьез обдумывал ответ. Леди Гринли хмуро посмотрела на него:

– Не думала, что это будет вопрос на засыпку, милорд.

– Я привык считать себя благородным человеком и на меньшее не согласен, – медленно промолвил он. – Я сам придерживаюсь довольно строгих правил поведения, и того же требую от остальных.

– Разумеется. – Она беспечно кивнула. – Ты же джентльмен.

Дейн серьезно посмотрел на Оливию:

– И от тебя, раз ты моя жена.

Голос его вдруг посуровел. По телу Оливии пробежала дрожь.

– Разумеется. Я же леди.

«Во всяком случае, честно стараюсь ею быть. Надо не пожалеть сил и доказать это как ему, так и себе».

Видимо, Дейн расслабился, потому что на его губах заиграла легкая улыбка.

– В таком случае доброй ночи, жена моя.

Лорд поклонился и размашистым шагом вышел из комнаты, забрав с собой свечу и покой, еще недавно царивший в душе Оливии.

Когда Оливия проснулась, в комнату сквозь высокое стрельчатое окно струился жемчужный свет, превращая уютный сумрак в совершенно заурядные предметы обстановки, пусть и сверкавшие роскошью.

Шелест материи привлек внимание Оливии. К двери туалетной комнаты спешила камеристка, встряхивая платье из ее приданого.

– Доброе утро! – весело промолвила Оливия, ожидая увидеть улыбку и услышать замечание о погоде. Так бы откликнулись на ее приветствие слуги в Челтнеме.

Камеристка с опаской сделала книксен.

– Доброе утро, миледи.

То была миловидная девушка лет семнадцати. Оливия улыбнулась, чтобы ободрить ее.

– Скажи, пожалуйста, как тебя зовут? – Девушка окаменела.

– Меня зовут Петти, миледи. – Голос ее был безжизненным, а взгляд выражал что угодно, только не дружелюбие. – Экономка вам вчера меня представила.

Оливия замялась:

– Что ж… спасибо за свежий уголь, Петти. – Взмахом руки она указала на камин, в котором теперь плясало яркие пламя. – За ночь комната совсем остыла. Как хорошо, что ты развела огонь!

Петти окаменела еще больше, если только это было возможно.

– Уголь принесла горничная. Нам наказали не будить вас раньше этого часа. Если вы желаете, чтобы уголь в камин подкладывали до десяти, то вам надобно поговорить с миссис Хафф, экономкой.

– Нет-нет. – Оливия моргнула. – Я не хотела… – Ну все, пиши пропало. Теперь девица, ясное дело, любое ее слово будет воспринимать как камень в свой огород. Оливия сдалась. – В десять будет в самый раз. Э-э… продолжай.

Оливия краем глаза наблюдала за Петти, которая проворно доделала свою работу и удалилась. Похоже, ее супруг держал прислугу совершенно иного класса. Даже черная габардиновая форма Петти была отменного качества. В сущности, даже получше многих платьев, которые в прошлом носила Оливия.

Как пить дать, Уолт сумел бы вытянуть из этой девицы улыбку, но сама она Никогда не отличалась умением держаться свободно и непринужденно в любом обществе.

Оливии не помешало бы иметь чуточку этого таланта во время ее мучительного дебюта. Дело было не столько в застенчивости, сколько в том, что она, по-видимому, просто-напросто не владела языком света. В заключительный месяц сезона она озадаченно наблюдала за тем, как прочие барышни одним-единственным жеманным взмахом веера лишали молодых людей дара речи или пускали в ход любвеобильные взгляды, заставляя ухажеров раздуваться от гордости.