Не следует забывать также, что в этом аду у меня был верный проводник, отважный и самоотверженный господин Ши-ми: он встал впереди, взял меня за руку и бесстрашно повел, раздвигая толпы большеносых, в ту часть торгового дома, где я мог приобрести желаемое.

Название у этого предмета довольно длинное, я запомнил только «Нань Ло»; с одной стороны он желтого, с другой — синего цвета и довольно велик размером. Из чего он сделан, я не понял: материал грубый, но довольно гибкий. Нань Ло может пребывать в двух состояниях. Первое походит на сложенный во много раз шатер или великанский плащ. Посредством на удивление разумно устроенного насоса торговец напустил в Нань Ло воздуху, и оно перешло в другое свое состояние, превратившись в кольцеобразную подушку необычайной толщины. Сдерживая смех, господин Ши-ми спросил, по-прежнему ли я хочу приобрести эту вещь? Честно говоря, тогда я хотел уже только одного: поскорее выбраться из этого ада. Но мне показалось невежливым отказываться от покупки после того, как торговец, хотя он всего лишь прислуга, так старательно надул для меня это Нань Ло. Поэтому я протянул ему несколько моих денежных бумажек, и — смотри-ка! — торговец покорно принял их, отвесив мне (я внимательно следил) семь восьмых поклона. Вообще-то ему после этого следовало бы отрубить голову, как последнему нечестивцу, потому что при нашей с ним разнице в рангах он обязан был отблагодарить меня по меньшей мере полным кэ-тоу[17], сопроводив его двумя трехчетвертными поклонами — да и то если я, оказав ему честь, предположу, что он и есть владелец всего заведения. Если же этот надуватель Нань Ло — всего лишь слуга настоящего владельца, то он должен был бы с полу подбирать мои бумажные деньги… Впрочем, ладно. В конце концов, я прибыл сюда не для того, чтобы кичиться своим рангом, а чтобы изучать ожидающее нас будущее.

Затем торговец вынул из Нань Ло маленькую затычку, и воздух вышел — со страшным шумом и свистом, как здесь водится. Нань Ло покрылся морщинами; торговец сложил его и завернул в бумагу.

Из того, что я сижу сейчас и пишу тебе это письмо, мой любезный Цзи-гу, ты можешь заключить, что до дому я вместе с моим Нань Ло добрался вполне благополучно. Мало того: заботливый господин Ши-ми догадался захватить для меня и тот разумно устроенный насос, о чем я и не подумал. Я научился им пользоваться. На него надо нажимать ногой. Теперь Нань Ло стоит около моей постели во всей своей желто-синей красе, занимая почти всю комнату. Для чего оно нужно, господин Ши-ми так и не сумел мне объяснить. Он обещал мне потом показать, как им пользуются. Но, по-видимому, это все же не предмет культа.

Письмо мое получилось уже очень длинным. Пора идти к почтовому камню. Если бы у меня был талант художника, я бы нарисовал тебе это Нань Ло. Но такого таланта, как тебе известно, у меня нет. Пусть же иллюстрацией этого чуда станет стихотворение, пришедшее мне в голову при рассматривании Нань Ло:

Рассматривая лазорево-золотое Нань Ло

О лазорево-золотое Нань Ло!

Ты дышишь воздухом знойного полдня.

Но не тем же ли воздухом дышу и я

В этот день середины лета?

Жаль, что будущему не дано узнать,

Как цветет абрикосовый холм.

С сердечным приветом, твой далекий друг —

Гао-дай.

(четверг, 12 августа)

Мой дорогой, далекий друг Цзи-гу,

луна сегодня вновь на ущербе, как и в тот день, когда я прибыл сюда. Прошло много дней с тех пор, как я писал тебе в последний раз. Надеюсь, что ты не слишком за меня волновался. У меня все хорошо — в той мере, в какой это позволяют обстоятельства. Дождь, казавшийся бесконечным, наконец прекратился. Однако настоящего лета в краю большеносых, видимо, так и не бывает, хотя стоит солнцу посветить дня два, как они с совершеннейшим бесстыдством раздеваются донага и укладываются загорать на всех лужайках. Но об этом позже.

Опять не знаю, как и с чего начать. Нового и непривычного все еще так много, что луне, вероятно, придется смениться не один раз, прежде чем я смогу освоиться здесь по-настоящему.

Прочитав мое последнее письмо, восьмое (оно получилось больше, чем все до сих пор полученные мной твои письма вместе взятые), ты наверняка скажешь, что эта история с бумажными деньгами для нас не так уж и нова.

Верно. Наши отцы еще помнят, как в злосчастные времена Пяти династий[18]эта бумажная чума распространилась и в Поднебесной. Но великий Сын Неба Тай-цзу, основатель династии Сун — да властвует она вечно! — державный отец нашего могущественного императора, вступив на престол, положил конец и этому злоупотреблению.

Вот мной и овладевает сомнение: не повредят ли открытия, сделанные мной в путешествии и по большей части уже изложенные в письмах, людям нашего времени, если мы опрометчиво поделимся ими со всеми?

Не заключит ли из моих писем наш министр финансов Гуан Дай-фан, этот жалкий шестипалый, которого я и без того не могу называть иначе, как бездарным мошенником, что и в отдаленном будущем бумажные деньги будут играть важнейшую роль? И не побежит ли он тут же к всемилостивейшему Сыну Неба — признанному мастеру в разведении пекинских собачек и непревзойденному знатоку обхождения с прекрасным полом, но, при всем моем к нему уважении, полному профану в вопросах финансов, — чтобы потребовать немедленного введения бумажных денег? Тогда будет довольно и двух неурожайных лет, чтобы стоимость этих денег упала ниже цены бумаги, из которой их делают.

Не лучше ли будет, сколь это ни тяжело, все же сохранить наши открытия в тайне? Ты можешь возразить, что мы обязаны по крайней мере доложить о них императору, представив ему отчет о моем путешествии, пусть даже, с учетом его скромных литературных познаний, достаточно простой и краткий. Но и тут у меня возникают сомнения. Выше, когда я писал о династии Сун: «да властвует она вечно», — кисть моя дрогнула, но я все же вывел эти слова, решив потом к ним вернуться, — и вот я к ним возвращаюсь. Увы, теперь я знаю, что славнейшая и достойнейшая династия Сун не будет властвовать вечно. Здесь, в будущем, всего тысячу лет спустя — слово «всего» я употребляю здесь по отношению к вечности, — никто давно и не помнит о ее существовании, и даже столь образованному человеку, как господин Ши-ми, имена наших императоров не говорят почти ничего, а ведь он сам учитель, как сообщил мне недавно. У них тут, по-видимому, вообще нет императора, не говоря уже о династии Сун. Разве можно написать такое в отчете, который мы собираемся представить Сыну Неба? А если мы умолчим, то это будет первое, о чем Его Величество сочтет нужным осведомиться. И что тогда делать? Ответ может стоить нам головы, а голова у каждого из нас всего одна.

Вот почему я все более склоняюсь к тому, чтобы вообще не сообщать никому о моем путешествии. Наверное, в мире все-таки не зря устроено так, чтобы люди ничего не знали о своем будущем.