Я лишь пожал плечами. Опер с досады махнул рукой и позвал вертухая, велев отвести обратно в хату. Больше на Петрах меня не пытали.

Неожиданная встреча

На восьмой день моего пребывания в полной изоляции на Петрах, дверь открылась, и я не поверил своим глазам. В камеру завели моего подельника Шульцгена, который жестом показал, чтобы я не подал виду, что мы знакомы.

— Что ты здесь делаешь?! Ты же под подпиской! — возмутился я, когда дверь в камеру закрылась.

Шульцген молча протянул мне постановление об аресте. «105 ч.2»[86] — прочитал я.

— Ты дурной что ли?! Что случилось? — спросил я.

Выяснилось, что всё время нашего с Хаттабом пребывания в тюрьме и Петрах, Шульцген просидел дома, боясь выйти на улицу и наворотить там дел. Но потом его позвал наш общий друг на день рождения своей девушки. Возвращаясь с вечеринки, недалеко от своего дома они увидели мужчину азиатской внешности, стоящего на остановке. Без какой-либо задней мысли, как сказал Вова, они спросили у него закурить. А мужчина оказался поддатый, и послал их прямым текстом на х*й. После оскорбления друзья вспылили и прыгнули на него. Мужчина вырвался и побежал во дворы, где его сбили с ног, после чего начали забивать ногами. Затем Шульцген взял палку и начал наносить удары ему по голове. Через какое-то время, прекратив избиение, они ушли по домам. Задержали их на следующее утро, по кровавым следам. Сотрудники Петровки не проверили материалы дела, по которым был под следствием Шульцген и закрыли его ко мне в камеру, не зная, что мы идём подельниками[87]. Видимо решили, что напугаю его рассказами о малолетке и пытках. Как потом выяснилось, Дениса, подельника Шульцгена по убийству, закрыли к Хаттабу с той же целью.

Последние два дня моего пребывания на Петровке были относительно веселыми. Я рассказывал Шульцгену про тюрьму и играли в слова — больше на Петрах заняться было нечем.

Возвращение на централ

По истечении десяти дней меня и Хаттаба повезли обратно на пятый централ. Шульцген и Тито (подельник Шульцгена по убийству) пока остались в ИВС. Поднявшись со сборки на корпус, я вернулся в ту же камеру, из которой вывозили по сезону.

В хате появился новенькие: скинхед по погонялу Топор и земляк с моего района, сидевший за кражу. Топор своё погоняло получил за совершённую делюгу. Он зарубил знакомого мужика за долги, подловив его около дома. На груди у Топора была наколота свастика, как в фильме «Американская история Икс», а на ногах мотоцикл «чоппер» и имперский орёл с герба Третьего Рейха. На свободе земляка я не знал, но у нас оказалось много общих знакомых. Он сидел второй раз, был осуждён и ждал этапа на зону.

Первым делом после возвращения в камеру я сел писать письмо домой. Индекса не знал, но мне подсказали общемосковский. Первое письмо вышло коротким и по-детски наивным. Пугать родителей не хотелось, да и писать всё открыто было нельзя, каждое письмо проверял тюремный цензор из администрации. Я понимал, что пытки на Петрах лишь начало и теперь меня не оставят в покое.

Написанное письмо процитирую здесь, орфографию и пунктуацию оставил без изменений.

«Здравствуйте дорогие родители!

У меня все хорошо. Как у вас? У меня на хате 8 человек (один парень с района). Почему не присылаете передачки? Уже курить и пожрать по нормальному хочется.

Из пожрать привезите какой-нибудь колбасы, хлеб тут дают. Из сигарет желательно парЫ блоков Явы красной в мягкой упаковке, или Примы… (далее идёт перечёркнутое предложение, объясняющее такой выбор. В нём я написал, что у них и так из-за меня нет денег. Потом решил, что это будет выглядеть жалостливо и зачеркнул написанное так, что текст невозможно разобрать) … Вы главное не нервничайте и в письме ответном напишите наш индекс и дату суда если уже знаете.

Скучаю, увидимся на суде

Ваш сын.».

Сейчас и смешно, и грустно читать это письмо. Осознаёшь, что хоть в те года во многих вещах размышлял по-взрослому, но всё же оставался подростком.

Заголовок в письме я подчеркнул одной линией, что случайно увидел парняга, сидевший рядом за дубком.

— В тюрьме ничего впустую не подчёркивается, — сказал он. — Одной прямой чертой подчёркивается людское, двумя — воровское, тремя — святое! Волнистой — мусорское!

Подчёркивания использовались в малявах, курсовых, поисковых, обращениях, прогонах, в общем, в любых письменных средствах связи между арестантами. Например, «людская», то есть порядочная с точки зрения воровских понятий, хата подчёркивалась одной прямой чертой. Вор двумя прямыми, сука или легавый волнистой линией.

Пока я писал письмо, один из сокамерников колол другому наколку на пальце. На малолетке самопальная машинка для нанесения партаков была редкостью, так как сложно было достать моторчик. Поэтому все наколки делали в основном вручную, першнёй. Першня изготавливалась различными способами, тут зависело от того как удобно кольщику. Острием для першни служила заточенная об железный угол дубка скрепка, которую обычно либо вплавляли в ручку, либо обматывали спичками. Чернилами служила жжёнка, которая изготавливалась путём сожжения подошвы либо бритвенных станков. Для её приготовления брали шлёмку, садились на дальняке и жгли под ней материал так, чтобы дым шёл ровно на дно тарелки. Затем соскребали жжёнку в бумажку, разводили её с каплей шампуня для густоты и всё, чернила готовы. Для обеззараживания иглы использовали огонь.

После того как кольщик доколол партак, я подсел к нему.

— А мне сделаешь наколку? — я с детства хотел себе татуировки, но имел только «пропеллер»[88] на ноге, который лет в тринадцать набил сам себе иглой и чернилами из стержня гелевой ручки.

— А что не наколоть-то? На, выбирай! — и он протянул мне тетрадку, с разного рода несложными тюремными наколками. В основном там были перстни, афоризмы и аббревиатуры. На малолетке любили вести различные тетрадки, куда записывали стихотворения (в основном тюремные), тексты песен, татуировки и их значения.

Первой наколкой я решил выбрать незамысловатую аббревиатуру на большой палец руки. Присел за дубок, а кольщик взял жжёнку, першню, и с сосредоточенным выражением лица начал колоть мне партачку. Получилось простенько, но неплохо. Эта наколка до сих пор со мной и довольно яркая, несмотря на прошедшие года.

Пресс-хата

На следующий день после того, как я вернулся из ИВС, в стенку, отделявшую нас от соседней камеры, раздались глухие тяжёлые удары. Америка цинканул кулаком «Спартак» по стене и подтянулся[89] на раковину для связи с соседями.

— Ой!